Звезда победы

— Что вспоминать прошлое! Разве это дает тебе право распускаться?

— Ты мое прошлое не трогай. Оно мое! Что ты знаешь, как мы работали в войну? Нам было трудно, очень трудно. Руды нехватало, так мы все медесодержащие материалы раскопали на заводе и все в печи отправили. По неделям из цеха не выходили, вот на этом самом столе по очереди спали. Белья месяцами не меняли.

— Какой героизм — не меняли белья. А мы на фронте аккуратно брились, подворотнички меняли. Ко мне заросший щетиной солдат не имел права обратиться. В этом ли дело? Ты прошел проверку военного времени, почему сейчас не выдерживаешь проверки, пачкаешь честь советского инженера?

— Чем я пачкаю эту честь?

— Не ведешь цех, устранился от рабочих, не помогаешь заводу решать новые задачи. Разве можно это терпеть? Как ты относишься к Годунову, к фронтовику-инвалиду? Ты же помнишь, как он работал до войны. Ты обязан был помочь ему опять стать передовым человеком. А ты что сделал? Поднял скандал. Кому из рабочих, мастеров помог ты в последнее время? Где твои ведущие люди? Чего уж кичиться прошлыми заслугами! Их ценят, если в настоящем человек оправдывает прошлую славу. Нечего оглядываться все время назад — можно шею свернуть.

— Может быть, я устал. Изнашиваются не только машины, но и люди. Ведь есть закон усталости.

— Тогда так и скажи. Но я не верю этому. Нет ли у тебя других причин? — в упор спросил Фомичев.

Крупное лицо Сазонова дрогнуло. Фомичев молча наблюдал его.

— Я понимаю: так дальше нельзя, — быстро и, как-будто чего-то испугавшись, произнес Сазонов. — В этом ты прав. Но больше я ни о чем не желаю говорить. Не хочу! Слышишь? Мне не нужна твоя жалость! — бросил он в лицо Фомичеву.

— Я не жалею тебя.

— Зачем же ты пришел?

— Помочь тебе. Ты мой старый институтский товарищ. Твое дело — это и мое. Наконец, я главный инженер. Я должен знать, можно ли тебе дальше доверять цех, способен ли ты руководить им, как это требуется сейчас.

— Решайте… А мне теперь все равно. Здесь мне не работать. Все решили: я никуда не годен, звезд с неба доставать не умею. Мне пора…

Он встал и пошел к выходу.

— Подожди! — резко остановил его Фомичев. — Возьми себя в руки! Тебе предстоит важное испытание. Сорвется опыт со взрывами — ты будешь отвечать. На производстве нужна дисциплина. Всяким настроениям можешь предаваться дома. И я еще не все сказал.

Фомичев встал и, подойдя вплотную к Сазонову, сказал.

— Я заметил одну странную вещь. Мы с тобой жили хорошо до одного дня… Ты приходил ко мне в цех, советовался, просто заходил поболтать. И вот пришел тот день. Ты знаешь, какой день я имею в виду? Наши отношения резко изменились.

Сазонов отрицательно покачал головой.

— Так ли это? Не оскорблен ли ты, что я стал главным инженером? — в упор спросил Фомичев.

— Знаешь! — с гневом воскликнул Сазонов. Лицо его побледнело, но глаза были испуганные. — Это уж слишком. Подозревать меня в этом? Все, все, — скороговоркой смятенно произнес он. — Больше я не хочу разговаривать.

Сазонов вышел. Дверь гулко захлопнулась за ним.

…В кабинете горела только настольная лампа. Фомичев не заметил, как вошла Марина Николаевна. Она постояла, пристально рассматривая его.

— Владимир Иванович! Можно?

Он торопливо встал.

— Извините. Ждал вас.

— Может быть, я не во-время? У вас какие-то неприятности?

— Да, в ватержакетном. Вероятно, слышали.

— По всему заводу разговоры идут.

В полумраке глаза ее мягко блестели. Всегда она разговаривала с Фомичевым несколько вызывающе, словно продолжая тот самый разговор в лаборатории. Но сегодня в ее голосе звучала теплота.

Ой хотел узнать, что она думает о происшествии в ватержакетном цехе.

— Разве теперь разберешься… Сазонов раздул всю историю. Ох, какой это стал тяжелый человек! Вздорный, мелочный. Я слышала, что его собираются снимать…

— Пока оставили, но, очевидно, снимем. А как бы вы поступили?

— Попыталась бы отстоять его. Разве Сазонов уж так безнадежен? В войну он хорошо вел цех. Ну, правда, тогда тоже у него бывали неприятности с рабочими. Но инженер он опытный. Неужели вы за то, что надо его снять?

— Не решил… Мне казалось, его еще можно отстоять, заставить работать. Сегодня мы с ним, вероятно, окончательно разошлись. Но почему вы говорите только о Сазонове? А Годунов?

— Виноват, конечно, во всем Сазонов. Он ведь плохо относился к Годунову, даже я это замечала. Сазонов бывает несправедлив к людям.

— И все это перед самым началом работ на второй печи. Я очень надеюсь на успех. Поправить печь — половина дела. В два часа ночи будем делать взрывы.

— Я тоже собираюсь пойти в цех.

Марина Николаевна раскрыла папку, и они замялись делами обогатительной фабрики.

Несколько раз Марина Николаевна взглянула на расстроенное лицо главного инженера и вдруг, как девчонка, прыснула в кулак: