Звезда победы

Брат писал, что у них, в Кулундинской степи, уже сошел снег и все готовятся к выезду в поле. Письмо из Сибири в Австрийские Альпы шло две недели, и Лухманцев, подняв глаза и посмотрев на светлую зелень резных листьев каштана и на пузырящиеся лужи, подумал, что сейчас, наверное, брат уже живет в степи. В воображении перед ним встала бескрайная золотисто-бурая под весенним солнцем степь, опрокинутая чаша светло-голубого неба над нею, синеватый дымок ползущих по степи, как жуки, если смотреть издали, тракторов, коробочки вагончиков полевого стана. Мысли о степи были приятны.

— Что пишут? — спросил Лаврентьев, тоже получивший письмо.

— Батьку председателем сельсовета выбрали, — улыбнувшись, ответил Лухманцев. — Пятьдесят восемь лет ему, а он на войне побывал, две медали заслужил, и дома ему спокойно не живется.

И почему-то он вспомнил старика, задержанного им несколько часов назад.

— А где этот задержанный? — спросил он.

— Сейчас опять к Шакурскому отвели.

— Лейтенанту два письма, — объявил солдат, разбиравший письма. — Кто отнесет?

— Давай я, — вызвался Лухманцев. Ему захотелось еще раз посмотреть на задержанного им человека.

Он взял письма, прошел по коридору и открыл дверь в приемный зал начальника заставы лейтенанта Шатурского.

Лейтенант посмотрел на солдата. Лухманцев показал ему письма, и Шакурский кивнул головой, чтобы он обождал тут.

Возле камина, в котором, потрескивая, горели дрова, спиной к Лухманцеву, на низенькой табуретке с мягким сидением сидел задержанный. На нем был чужой не по росту костюм. Озноб сотрясал его узкие плечи.

— Я сидел во многих местах, — рассказывал он глуховатым голосом. — Освенцим, Бельзен, Майданек, Маутхаузен… Я встречался с вашими товарищами. — Он помолчал. — Это были самые сильные люди, которых я знал в моей жизни. Они учили меня стойкости. Я видел, что ваш самый простой солдат был сильнее всех своих тюремщиков. Ни один из русских не боялся смерти. А силу их веры в правоту своего дела ни с чем нельзя сравнить.

— У вас есть доказательства о пребывании в немецких концлагерях? — спросил Шакурский.

— С собой только одно. — Человек протянул худую руку, на которой синели вены, отогнул край рукава. — Вот номер, полученный в первом лагере. Это татуировка — номер на всю жизнь.

Шакурский взглянул на руку с татуировкой.

— Кто знает вас? — опять спросил он.

— Профессора Штейнгартена знают в Вене. Нацисты преследовали меня как антифашиста. В тридцать восьмом году, когда они пришли в нашу страну, они лишили меня кафедры в университете. Я специалист по тюркским языкам. В сорок первом году мне предложили составить словарь-разговорник для солдат горных егерских дивизий, предназначенных для похода на Кавказ. За отказ я был арестован и осужден на восемь лет концентрационного лагеря. Об этом писали венские газеты.

Он говорил медленно, словно читая книгу и вдумываясь в чужую суровую судьбу.

Рассказ профессора не смягчил Шакурского. За три года службы на демаркационной линии он повидал не мало людей, переходивших нелегально границу, и привык не доверять первому впечатлению. Штейнгартена не обижала эта сухость советского офицера. Очевидно он понимал, что так это и должно быть.

— Вы вновь подтверждаете, что были осуждены американским военным судом?

— Да. Они обвинили меня, что я опасный человек, веду антиамериканскую пропаганду и являюсь чуть ли не платным агентом русских коммунистов. При аресте они нашли у меня Ленина и Маркса на немецком языке, антифашистские немецкие издания, книги советских писателей и мои статьи. В них я, действительно, был антиамериканцем. Дружба же с вами сейчас опять стала преступлением.

— Почему вас, австрийского подданного, судил американский военный суд?

— Наши вчерашние нацисты и люди, близкие им по духу, предпочитают сейчас убирать неугодных им людей американскими руками.

— Хорошо, — произнес Шакурский, — все это будет проверено. Я вынужден из-за разлива реки задержать вас у себя на заставе. Но это, очевидно, не больше, как на два-три дня.

— Я прошу об одном: не возвращать меня американским властям. Я бежал с помощью друзей, чтобы в советской зоне искать справедливости. Я могу рассчитывать на вашу помощь?

Шакурский не ответил на этот вопрос.

— Где вы изучили русский язык?

Профессор улыбнулся.

— Россия — страна нового социального строя и давно интересует меня. Я считаю себя уже многие годы вашим другом. С вашими учеными я переписывался на вашем языке. Я знаю вашу литературу, многое переводил на немецкий. — Он помолчал, поднял голову и торжественно и тихо прочел:

Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

Но и стихи не произвели впечатления на лейтенанта.

— Вы хотели видеть того, кто вас задержал? — сказал Шакурский. — Он здесь.

Штейнгартен повернулся и встал. У него было усталое лицо старого человека. Увидев Лухманцева, он сделал к нему несколько шагов и сказал: