Звезда Полынь

– Ну да, - проворчал Фомичев. - Четыре тыщи лет обваливается - все никак не обвалится…

А девица, упорно сидевшая к Бабцеву спиной, наконец повернулась. Глаза у нее гневно горели, как у рассерженной кошки; только что не шипела. Бабцев непроизвольно отшатнулся - показалось, сейчас полоснет когтями.

– Разумеется, никто не мешал! - звонко отчеканила она. И с беспредельной иронией процитировала уже подзабывшееся, возникшее, кажется, еще когда Югославию лупасили, а в год вторжения в Ирак буквально навязшее на зубах: - Вам еще не нравится демократия? Тогда мы летим к вам!

– Ох, все, ребята, - проворчал Корховой. Даже он зачем-то решил притворяться, что все они опять вместе. - Брэк. Вон уже надпись зажгли - пристегнуть ремни… Летим.

Раскосая красотка порывисто обернулась к нему и с какой-то вызывающей, демонстративной преданностью одним стремительным всплеском рук, точно взмахнувший парой щупалец спрут, обняла его предплечье, мощное, как нога Бабцева. Даже прижалась. Переспать они со дня пьянки успели, что ли? И громко, озорно продекламировала:

– Летит, летит ракета!

– Вокруг земного света! - развеселым хором подхватили Фомичев и Корховой без запинки. - А в ней сидит Гагарин! Простой советский парень!

Бабцев молча отвернулся.

Часть вторая. Дети на кладбище Другие: Вражья досада - новая засада

А когда те, с чьей подачи был развален “Сапфир”, услыхали в сети отчаянный вопль Журанкова с предложением купить у него хоть малый ломтик его честно работавшей, ни в чем не повинной печенки и, как завзятые стервятники, устремились дожимать и добивать, оказалось, что их подопечный, апатичным сиднем сидевший все эти годы в своей давно им знакомой норке, вдруг исчез. Оказалось, они, терпеливо и искусно ждавшие, опоздали. Пусть на день или на два - но опоздали и, стало быть, проиграли некий ход в какой-то новой, еще не вполне понятной игре.

Конечно, у них была масса дел и помимо Журанкова. “Сапфир” и все, что с ним связано, представляли собою лишь один из многочисленных пунктов длинного, словно ленточный червь, перечня их операций. Даже не самый важный - то есть это им казалось, что он не самый важный. Привычка к тому, что дела движутся с переменным успехом, в крови разведчиков. К тому же, как гласит древняя китайская мудрость: “Победы и поражения - обычная работа полководца”, и даже полководцы, незнакомые с китайской грамотой, мудрость эту выстрадали собственной жизнью; кто не выстрадал, кто не понял столь простой истины, тот до полководца не поднимается - сгорает от нервотрепки и вылетает в тираж еще на стадии малых чинов.

За последние полтора десятка лет они привыкли к победам. В этой некогда одной из самых сложных для иностранных разведок стране стало легко, даже слишком легко работать с тех пор, как ее идейная элита, ее властители дум, а за ними и ее руководство почти поголовно пришли - не без помощи, конечно, бескорыстных друзей и доброжелателей извне - к лучезарному выводу: чтобы влиться в семью цивилизованных наций и стать в ней своими, надо всего-то лишь пестовать предателей и вымаривать верных. Потому что сохранять верность тому, что отжило и должно быть поскорей уничтожено, не верность, но тупость, косность, рабья кровь; а предать мрачное прошлое - значит на всех парусах устремиться к светлому будущему. Очередному, но теперь-то уж воистину и наверняка светлому, светлей некуда. Сколько их было - Шеварднадзе, Бакатиных, Козыревых, Калугиных… а сколько было столь же прогрессивных, но рангами и должностями пожиже - тех, что, точно воробьи, когда добрая бабушка начала крошить наземь черствый, залежавшийся хлеб, толкаясь и между делом гомоня о свободе и о том, что рынок все расставит по местам, ринулись в свалку с криками: “У меня! Нет, у меня! Да нет же, у меня, у меня скорей купите все, что мне доверено!”

Этим двоим, что беседовали сейчас (да и всем, кто мыслил, как они), невдомек было, что та пора ураганной распродажи, безудержной и безнаказанной, оставила не меньший ожог на душе народа, не меньший вывих сердца, нежели, скажем, раскулачивание и лагеря; и она вдобавок куда ближе по времени, куда памятней.

Им казалось, что даже если кто-то медлит поднять в душе своей белый флаг (да, признаю: все, во что я верил - хлам, все, что предлагаете вы - светоч мироздания), даже если кто-то этой сияющей истины еще не понял, не увидел ее начертанной размашистыми огненными знаками посреди своих пожухших и скрюченных от бескормицы небес, то надо лишь подольше подержать его в черном теле - и он поймет и увидит. Надо чуточку подождать, а потом чуточку подтолкнуть. Потому как все, что происходит в их интересах - естественно, а все, что происходит против их интересов - противоестественно. Ведь Бог на их стороне. Эти двое, как и вся их страна, были очень набожны и, написав на своих деньгах: “Ин год уи траст”, были уверены, что тем самым “год траст ин” их деньги. Потому как избрал эти бумажки мерилом и транспортным средством благодати.