Звезда Полынь

– Крым - российская земля, - сказал Шигабутдинов, - а один Татарстан, слава Богу, в России уже есть. Зачем второй?

Зал зашуршал и зажужжал. Точно с улья сняли крышку, чтобы вглядеться в его подлинную суть.

Ну, мужик, восхищенно думал Корховой, вслушиваясь в горячо раскатившийся, местами возмущенный, местами восторженный гул. Кремень. На него молиться будут везде, и бить его будут везде нещадно. А просвещенные весь век хихикали: поскреби русского - увидишь татарина…

Это они от зависти!

Когда народ потянулся на выход, Шигабутдинов некоторое время величаво сидел на своей высоте, глядя на нижнюю суету, и, лишь когда зал опустел, встал; продолжая держать спину прямо, как обходящий строй маршал, неторопливо двинулся к свободе. Корховой устремился ему наперерез.

– Уважаемый Прохор Мустафович, - позвал Корховой, предупредительно наклоняясь. Несгибаемый воин истины, хоть и держался, как металлический штырь, был Корховому где-то по плечо.

– Да?

– Меня зовут Степан Корховой, я журналист и хотел бы, если вы не очень устали, поговорить с вами чуть более обстоятельно. Не так вразброс, а по двум-трем совершенно конкретным, но важным темам.

– Устал? - сыромятный татарин лишь чуть улыбнулся. - Нет, я не устал. Но что я могу еще сказать?

– Полагаю, немало, - улыбнулся Корховой.

– Говорить-то я могу много, что правда, то правда, - сказал Шигабутдинов, и сейчас, в разговоре один на один, в нем совсем не было ни снисходительности, ни величавости. Просто товарищ, только возрастом постарше. - Но вам-то что надобно?

– Мне? Трудно в двух словах…

– Намекаете, что надо где-то присесть? Но, простите, мне нужно домой, у меня еще есть дела, потом сборы, завтра я уже улетаю в Казань… Там мне тоже будут, я полагаю, вставлять разом во все отверстия и розы, и тернии.

– Домой? У вас уже дом в Москве?

– О, это фигура речи… Старые друзья пустили перекантоваться. Сами они на даче…

– Если позволите, я вас провожу. По дороге и поговорим… Это далеко?

– Напротив, совсем недалеко, на Хлебном. Пешком дойдем, если вы не против, Степан… э…

– Антонович.

– Степан Антонович, а вам не нужно разве… ну… магнитофон…

– Это не интервью. Это… Еще не могу точно назвать вам жанр, честное слово. Портрет в интерьере. У меня вопросов-то почти не было приготовлено, всего два, и третий уже тут в голову пришел.

Они спустились на первый этаж, миновали строгий, старосоветского еще пошиба вестибюль, облепленный афишами, и вышли на Никитскую. Погода и впрямь располагала к прогулке. Корховой немножко стеснялся, но скоро привык: Шигабутдинов то ли умел, когда хотел, сразу располагать к себе, то ли это тоже было у него врожденное. Неподдельная приветливость ко всем - оборотная сторона полной внутренней свободы. Если ты не боишься, что собеседник тебе навяжет что-то: стиль поведения, прогулку, тему разговора, лишнюю рюмку, что угодно, если ты точно знаешь, уверен по долгому опыту, что будешь делать лишь то, чего сам захочешь, а если не захочешь - никакая сила, никакой политес и никакое давление тебя не заставят исказить себя, то и не страшен тебе никто. Ни враги, ни друзья, ни случайные собеседники…

– Итак, ваши вопросы?

– Совершенно разнородные. Ваше отношение к космосу, к полетам в космос. И ваше отношение к тому, что Европа и вообще весь так называемый цивилизованный мир - западный мир - продолжает относиться к России с какой-то инстинктивной неприязнью. Раньше это удобно было оправдывать нашим тоталитаризмом-коммунизмом, но вот уже и коммунизма нет, а неприязнь та же самая… Так это, или это нам тут лишь кажется - может, не без участия нашей же собственной пропаганды? И уже здесь пришло в голову: что все-таки для вас православие?

– Космос… Я к этому разговору совершенно не готов. Более того, как человек абсолютно гуманитарного склада, вдобавок запоем читавший в молодости фантастику, я имею по этому поводу самые вульгарные и самые утопические представления.

– Очень интересно.

– Нет, смею заметить, не очень. Во-первых, я в глубине души совершенно на самом-то деле не знаю, что нам в космосе надо. Что-то для науки, да, понимаю. Но мне это все настолько до фени… Как бы это… Вот. Честно вам скажу: я убежден, что, пока ученые не открыли какую-нибудь нуль-транспортировку, в космос соваться бессмысленно. Человеку, просто человеку, это ничего не дает. Усилия настольно велики и нелепы… Относительно таких вот попыток у французов есть поговорка: этот пытается… простите… издать звук громче, нежели позволяет величина задницы. Так. В более-менее приглаженном варианте - так. Наши сорок лет полетов - типичное слабенькое шипение. А надо сперва как следует нарубаться гороха - и уж потом так громыхнуть, чтобы стекла полетели. Понимаете?

– Понимаю. Но ведь история не ждет…

– Ну разумеется, всем нужны спутники-шпионы. Всем нужны высокоточные бомбы с лазерным наведением. И много чего еще столь же необходимого для мирного созидательного труда. Это ужасно. Вы понимаете: если бы не стремление уконтрапупить друг дружку, нам космос в том виде, в каком мы его сейчас имеем, оказался бы не нужен.

– А вы верите в нуль-транспортировку?