Звезда Стриндберга

Типы из СЭПО ждали на парковке поодаль, у серебристого универсала. Один из них, молодой, но уже заметно лысеющий, то и дело поправлял разлетающиеся на ветру редкие пряди. Оба были в куртках и синих джинсах. Эва Странд показывала им какие-то бумаги. Как только редковолосый увидел Дона, он сразу потерял интерес к адвокату и направился к подъезду полицейского управления.

Усач попытался что-то съязвить насчет стокгольмских снобов, но редковолосый не был расположен к шуткам – он крепко взял Дона за локоть и повел к машине. Когда они проходили мимо адвоката, у Дона вдруг подкосились ноги, так что редковолосому пришлось его подхватить и затолкать на заднее сиденье.

Дон чувствовал себя совершенно беспомощным. Сквозь тонированные стекла машины он наблюдал, как Эва Странд о чем-то нервно говорила по мобильнику. Парни из СЭПО скрестили, как по команде, руки на груди и ждали, пока она закончит разговор.

Дверца открылась.

– Место здесь есть?

Дон благодарно кивнул. Она втиснулась рядом, застегнула ремень безопасности и начала запихивать бумаги в сумку. Потом резко повернулась к нему:

– Вы уверены, что ничего не забыли мне рассказать?

Он покачал головой – ничего.

Редковолосый обошел машину и проверил все дверцы. Мотор сыто заурчал. Дон успел заметить, как усатый шмендрик раздраженно почесал в голове и скрылся в подъезде.

У первого же светофора замки на задних дверях автоматически защелкнулись.

– А теперь расскажите, куда и зачем вы нас везете, – сказала Эва Странд.

Редковолосый равнодушно глянул на нее в зеркало заднего вида. Зажегся зеленый свет.

– Все это какая-то нелепица, – сказала адвокат, ни к кому не обращаясь.

Машина двинулась с места. Эва Странд барабанила пальцами по своей сумке. Дон обратил внимание, какая тонкая кожа у нее на руках – голубые прожилки вен словно прикрыты пленкой.

Она начала вновь расспрашивать редковолосого, но у Дона уже не было сил слушать. Он мысленно вернулся к многочасовому допросу. Что он мог сделать?

Вот именно нелепица. Идиотская нелепица. Nur Got vayst far vus, один Бог знает, почему все так вышло. Обойдется, подумал он. Скоро он опять вернется в свой душный кабинет на кафедре истории, заваленный выписками и непрочитанными студенческими работами.

Дон с трудом достал серебристую конвалюту с хальционом. Легкое снотворное, успокаивающее… Положил несколько таблеток под язык и покосился на замки на двери.

– Also… die Türen bleiben geschlossen, bitte.

Такой же ничего не выражающий взгляд редковолосого. Дон откинул голову на подголовник, закрыл глаза и тихо повторил про себя:

– Die Türen bleiben geschlossen, bitte. Und wenn den Juden Wasser so gefallt, gefällt ihnen Jauche noch viel besser.

…В темноте за прикрытыми веками он различил крыльцо деревянного дома. Опять лето, он лежит на пыльном ковре и слышит бабушкин голос. Он любил там лежать, у самых ног Бубе, под стеклянным столом… он лежал, а она рассказывала. Die Türen bleiben geschlossen, bitte… Слова эти были произнесены на богом забытой станции где-то в Польше, в буковом лесу, где по дороге из варшавского гетто в концлагерь Равенсбрюк остановился их поезд.

Сорокаградусная жара в небрежно обитом жестью товарном вагоне. Там они просидели пять дней. Скорее всего, их вагон просто-напросто загнали не на ту ветку – такое случалось в железнодорожном хаосе холокоста.

Бубе пробиралась по вагону, наступая босыми ногами на трупы задохнувшихся. Кто-то еще мог стоять. Почти двести человек, женщин и детей, загнали в товарный вагон. Августовская жара и не капли воды… Кто-то из немцев не выдержал и направил на щелястый вагон брандспойт. Но, как выяснилось, этот жест сострадания не имел смысла – ржавый металл настолько раскалился, что вода испарялась мгновенно.

И даже этот бессмысленный жест милосердия привел в ярость начальника охраны, он сделался toytmeshuge, как сумасшедший, и избил доброго самаритянина как собаку. Именно тогда и прозвучала эта фраза: Die Türen bleiben geschlossen, bitte. Und wenn den Juden Wasser so gefällt, gefällt ihnen Jauche noch viel besser («Двери останутся закрытыми. А если евреям нравится водичка, моча им понравится еще больше»).

Бубе слышала, как эсэсовцы карабкаются на крышу вагона. Они были похожи на стаю ворон в своих черных мундирах. Они и в самом деле расстегнули брюки и начали мочиться в дыры в ржавой крыше. И ее мучила такая жажда – a shande! какой стыд! – что она, как и многие, рванулась пить вонючую немецкую мочу.

Машина сделал резкий поворот. Дон приоткрыл глаза и увидел указатель: «Энчёпинг 42».