Звезда светлая и утренняя

И все-таки, пришлось поторопиться: хлеб — уже не успеть, и Слепухин завернул доставленную Игнатом — не-Игнатом тюху; Квадрат протянул ему пачку сигарет и увернутый в фольгу обломок от плиты чая на запарку — это за пазуху; хорошо, что сапоги здесь же, под шконкой, а не у дверей в общей куче; фофан… готово…

— У тебя есть, где в рабочее перебарахляться?

— Есть.

— А то можешь со мной…

— Да нет… есть у меня.

Бригады двинулись, и Слепухин, выждав, чтобы не тереться особо своей чистой телогрейкой между измызганными, выскочил следом. С нерастраченным остервенением морозный воздух царапнул лицо, полез за шиворот фофана, изловчился прорваться к груди. Слепухин уширил шаг — у распахнутой калитки из жилой зоны под замерзающими на лету и потому недейственными матюгальными угрозами подравнивалась в пятерки бригада. Слепухин занял свое место в первой пятерке, когда порубленная на ломтики бригад серая колонна отползла уже от ограды жилой зоны метров на пятьдесят.

— Бригада 26, 23 человека, — пискнул бугор.

— Пошла первая… пошла вторая… куда прешь, пидер?.. назад все… назад… мать… занюханные… Пошла первая…

Взвывнула тоненько труба, звякнул в тарелку барабанщик, и трое качаемых ветром музыкантов, сообразив, что развод еще продолжается, быстро подладились заново и погнали по кругу одну и ту же музыкальную фразу: «Все выше — и выше — и выше — брум-блюм — стремим мы — в полет — наших птиц, — вопреки желанию застучало в голове, и опять: — Все выше — и выше — и выше…» — не заслониться от медной кувалды… тарелками бы этими да по головам псовым и под ту же трубу… «Всевыше-ивыше…» — представилось, что всю жизнь свою ускользает Слепухин от матюков сзади к новым матюкам впереди и всегда убеждают его при этом медные трубы, что на самом-то деле «стремитон-вполет-нашихптиц» … вот, значит, какие медные трубы упомянуты в приговорке, где огонь с водой…

Грымкнув вдогон уползшей бригаде «брум-блюм-стреми», оркестр захлебнулся, и можно было уже рассмотреть впереди на выходе из штабной зоны черную шевелящуюся массу. Ровный поток, подходя к запертым воротам, втискивался в остановившихся ранее, но по инерции продолжал напирать, и от напора этого набухал густой людской ком, расползаясь по сторонам, теряя четкую змеиную форму, превращаясь в копашащийсся грязный рой, совсем уже неуместный в нависающей отовсюду свежей белизне.

Незачем было выгадывать лишние минуты в тепле барака — ровно на них бригада Слепухина позже попадет в ворота промзоны и, значит, эти-то минуты и проморозится лишние, в отличие от выползших сразу по балде. Никогда не угадаешь тут, как лучше… Доведись Слепухину каким-либо чудом разом отомстить всем здешним псам — он бы не искручивал их узлами разными, а всего-то оставил на морозе и начислил им все свои промороженные минуты враз, скопом…

Вывалились наконец-то из приворотной будочки солдаты, прапор со счетной доской, козлы из нарядчиковой кодлы. Как они все только умещались там?.. Слепухину пришлось вместе со всеми податься назад, заскрипели ворота, и упиравший в них ветер дунул сквозным взвивом, пригибая головы зеков.

На этот раз желания караулящих ворота и проходящих через совпадали — дело шло быстро, и очередная бригада, мгновенно оформившись из колышного кома в ровненького толстенького червячка, скоренько переползала воротний проем и тут же рассыпалась в спором беге одиночных уже червячков, которые буквально исчезали из вида чуть ли не на открытом месте…

— Становись, 26-я, — бригадиру удалось-таки влезть в паузу замешкавшейся бригады, и Слепухин вместе с остальными мигом просочился сквозь шевелящуюся массу. — 26-я, 23, — тявкнул бугор прапору, и бригада пошла.

«Только бы не вернули», — загадал Слепухин, прислушиваясь.

— Третья… пошла четвертая… еще два да бугор… все на месте, ммм — пошла 26-я.

Слепухин свернул и, еле успевая шагом за своим же дыханием, запетлял между заваленными снегом холмами разного забытого до весны казенного добра.

Вот теперь-то Слепухин, можно сказать, полностью очнулся для проживания наступившего дня… и для выживания в нем. Он плотненько умещался уже в образе злобно-веселого волчары, в меру осторожного, чуточку ироничного, но в полный разворот — опасного и стремительного зверя… Ни с какой стороны эта звериная, им же придуманная роль не ущемляла его, не утесняла — все в самый раз… по росту…