Звезда сыска

Петр Фадеевич по замыслу должен был повернуться, сделать несколько шагов в глубину сцены и уже оттуда закончить свою реплику. Но, оборачиваясь, он нечаянно наступил в пролитую на сцену мазь, поскользнулся и грохнулся всем весом на ту самую ширму в форме раковины, что скрывает голову суфлера от зрителей.

Публика застыла от неожиданности, господа актеры, ожидающие своего выхода в кулисах, попросту онемели. Но главное было еще впереди. Дело в том, что актер Белоконь был опытным трагиком, артистом старой закалки, приученным к тому, что независимо ни от каких осложнений роль должна быть доиграна до самого последнего слова, до финальной ее точки. А потому, несмотря на то что в данный момент он сидел на сломанной раковине суфлерской будки и, по сути, на голове самого суфлера, он произнес следующую фразу своего текста:

— Но, буду честен пред собой, я низко пал!

Дедушка, в первый момент остолбеневший от неожиданности происшествия, тут уже почувствовал, что он больше не в состоянии удерживать на своей голове такую тяжесть, потому как Белоконь весит никак не менее пяти пудов, а то и больше. Вот дедушка и убрал потихоньку свою пострадавшую голову. В первые мгновения, картон, из которого была сделана раковина, хоть и расплющившийся, но опирающийся на края люка, показался способным самостоятельно, то есть без подпорки его головой, держать вес актерского тела. Но уже во второе мгновение он все же проломился окончательно, и на словах трагика, все еще продолжавшего свою роль:

— Разверзлась бездна ада подо мной! —

останки раковины и сам трагик окончательно провалились в люк То есть не совсем окончательно: ноги и голова не пожелали проскользнуть в «разверзшуюся пред ним бездну» и остались торчать над рампой. Чуть позже с помощью дедушки ему таки удалось полностью покинуть сцену.

Это рассказывать долго, а так все случилось за неполную минуту. И вот тут все в театре: актеры за кулисами, зрители в зале, служители в проходах, истопники и буфетчики, подглядывающие через занавеси на дверях зала, все осознали суть происшествия. По театру прокатилось землетрясение, он буквально содрогнулся от хохота, переходящего в истерику. Мне и самой едва не сделалось дурно, а в ложах, говорят, и вовсе дело доходило до обмороков.

Господин Вяткин свою газетную заметку о происшествии в театре так и озаглавил «Искусство истребовало свои жертвы, или Двенадцать обмороков в конце трагедии».

Да, вот еще. Александр Александрович, прочитав эту заметку, вполне благожелательную и правдоподобную, неожиданно позвонил в редакцию и потребовал напечатать опровержение. На том конце провода его не дослушали до конца, но нагоняй за неточность подачи фактов господину рецензенту учинили. Тот примчался в театр и потребовал объяснений. Господин антрепренер очень мило объяснил ему, что с написанным он целиком и полностью согласен, но требует увеличения числа обмороков как минимум вдвое, потому как по поступившим лично ему сообщениям их было никак не меньше двух дюжин. Недоразумение было улажено, противники решили окончательный мир промеж себя закрепить дружеским ужином, за которым вновь едва не поссорились, но уже по совершенно иному поводу.

27

В понедельник с утра я ходила с Пелагеей на рынок. Мороз ударил самый настоящий, сибирский, ветви деревьев покрылись толстым слоем инея и сверкали в неярких лучах съежившегося (может, тоже от мороза?) солнца, словно бриллианты чистой воды. Выходила я из дому с некоторой опаской, хоть и обулась в валенки да укуталась шалью, вдруг у меня сразу щеки и нос белеть станут, застынут от такого холода? Но оказалось все совсем не страшным. Может, это и банально, но в голову сами собой пришли строчки:

— Мороз и солнце! День чудесный!

Наши с Пелагеей пуховые платки мигом опушились от дыхания инеем, лица разрумянились. Стало весело и бодро.

И базар шумел, невзирая на мороз. Мы начали осмотр с рыбных рядов, расположенных возле башенки ресторана «Славянский базар». Рыбой торговали прямо с саней. Полюбовались осетром-богатырем, чья голова упиралась в облучок,[49] а хвост при том свешивался с заднего края саней. Потом пошли делать покупки. Мелкая рыба на морозе смерзалась плотными кучами, так те кучи рубили топорами на куски, кому какой надобен. Экземпляры покрупнее были разложены по отдельности. Мы приобрели двух налимов и двух стерлядей средней величины. Средняя величина по здешним меркам, это в руку длиной! Налимы должны были послужить для варки рыбного супа, особо при этом ценилась налимья печень. Ну а из стерляди можно было готовить, что душа пожелает. Моя душа желала расстегаев с вязигой. Или кулебяку с гречей и рыбой. Или…

Потом мы прошли дальше, прикупили по мерке замороженных ягод клюквы, брусники. Мимо многих товаров проходили не задерживаясь. Грибов во всех видах — сушеных, соленых, в маринадах — и дома было в достатке. Молоко, которое продавалось здесь замороженными в мисках брикетами, нам доставляли на дом в свежем виде. Мед тоже имелся в запасах. Про овощи и говорить нечего — погреб полон!