Звезда цесаревны. Борьба у престола

Его восклицание могло быть искренне. Тут был цвет красоты. Цесаревна Елизавета, величественная и стройная, с короной тёмно-бронзовых волос и большими, яркими, голубыми глазами, олицетворённая женственность и грация, полная томной неги и почти чудесного обаяния; Наталья Фёдоровна, трагическая красота Юсуповой, нежная прелесть Наташи Шереметевой, невинные личики Юлианы и Адели и строгое, точёное, как из мрамора, лицо Вареньки Черкасской.

Около цесаревны стоял сам канцлер и, слегка наклонившись, слушал её. Макшеев что-то нашёптывал Адели, Дивинский стоял за стулом Юсуповой, а молодой Артур Вессендорф, не сводя влюблённого взгляда с Лопухиной, о чём-то оживлённо говорил, и она слушала его со своей обычною манерой слушать ласково-внимательно, так что каждому говорящему с ней казалось, что он сумел её исключительно заинтересовать, отчего действительно каждый в разговоре с ней был интереснее обыкновенного.

В этой блестящей, оживлённой толпе красавиц только две сохраняли на своём лице выражение печали: Наташа Шереметева и баронесса Юлиана.

Шастунов хотел подойти к этому кружку, но чувство самолюбия и ревнивой злобы не позволяло сделать этого. Он взглянул на де Бриссака и вдруг был поражён странным выражением его лица. Оно было чрезвычайно бледно. Вместо недавнего восторга на нём виднелось почти выражение ужаса. Широко открытые глаза не отрываясь смотрели на эту прекрасную, живописную группу.

— Виконт, что с вами? — с тревогой спросил Шастунов, касаясь его руки.

Де Бриссак вздрогнул, словно пробудился от тяжёлого сна. Он провёл рукой по лбу и со слабой улыбкой произнёс как будто про себя:

— Какие страшные видения! Как ужасна ваша страна!

— Что вы хотите сказать, виконт? — в изумлении спросил Арсений Кириллович.

— А, что я сказал? — отозвался де Бриссак, с усилием отрываясь от своих мыслей. — Не обращайте внимания на мои слова, — продолжал он. — Я на минуту предался печальным мыслям о тленности красоты и земного счастья. Но, князь, — в волнении сказал он, — запомните это прелестное девичье лицо (он указал глазами на бледную и печальную Наташу Шереметеву, стоявшую несколько поодаль от других)! — Запомните хорошенько это лицо, чтобы потом сказать детям вашим, если они будут у вас, что вы видели её!

— Но, — в изумлении произнёс князь, не понимая волнения де Бриссака, — это Наталья Борисовна Шереметева, невеста Ивана Долгорукого, бывшего фаворита покойного императора.

— Это святая и мученица[49], — тихо ответил де Бриссак. — Она даст иной блеск знаменитой фамилии Долгоруких!

Какая-то тайная дрожь овладела Шастуновым.

— Как печальна жизнь, — проговорил де Бриссак, — и как мудро поступило Провидение, скрыв от глаз людей будущее. Призраки гибели, разбитой жизни, страшных мук и эшафота, истерзанной красоты, поруганной добродетели отравили бы им каждую минуту счастья, возможного в настоящем.

И его глаза с тяжёлым, мрачным выражением по очереди останавливались на лицах Наташи, Юсуповой и Лопухиной.

Шастунов вздрогнул, когда глаза де Бриссака дольше остановились на лице Лопухиной. Он хотел спросить, но виконт быстро повернулся к нему.

— Не надо вопросов, дорогой друг, — мягко сказал он. — Я печальный пророк. Но в минуты радости, торжества и успехов смиряйте себя мыслью, что человек — ничтожество перед лицом Того, Кто вдохнул в него бессмертную душу. Однако я, кажется, нагнал на вас тоску, — с насильственной улыбкой закончил виконт. — Но позвольте мне ещё раз быть вашим пророком. Я предсказываю вам, что один ласковый взгляд чёрных глаз заставит вас забыть все мрачные мысли.

— Я должен бояться их? — по видимости шутливо, но с тайным волнением сказал князь.

— Вы не послушались меня тогда, — и ваша судьба совершилась, — серьёзно ответил де Бриссак. — В жизни каждого человека бывают минуты, когда судьба вдруг останавливает, словно в раздумье, свой ход и когда человек является свободным. Вы не воспользовались минутой своей свободы и сами избрали свой путь.

Сказав эти загадочные слова, виконт пожал руку Арсению Кирилловичу, прибавив с улыбкой:

— До скорого свидания. — И торопливо направился навстречу входившему в залу Василию Лукичу.

Во время утреннего свидания он имел продолжительный разговор с князем и передал ему письмо отца Жюбе, ловкого иезуита, пользовавшегося большим влиянием среди известной части духовенства Франции и вместе с тем сумевшего приобрести уважение свободомыслящих кружков, к каким принадлежали Сент-Круа и де Бриссак.

Он очень искусно, но с ведома своего высшего начальства в Риме, умел выступать против духовенства, притворяться опальным, навлекать на себя видимый гнев епископа и под шумок неустанно работать во славу и процветание своего ордена.

Василий Лукич ценил его выдающийся ум и часто встречался с ним в Париже, а Жюбе, зная о высоком положении князя, решил возобновить с ним сношения, мечтая о допущении в Россию иезуитов.