Звезда цесаревны. Борьба у престола

Степан Васильевич Лопухин в эти тревожные дни не знал ни сна, ни покоя, Он был одним из деятельнейших сторонников самодержавия. Он тоже вербовал себе сторонников среди лиц, посещавших царицу Евдокию, но главное значение его было как связующего звена между светскими сторонниками самодержавия и духовенством; Искусно направляемый Феофаном, он действовал очень успешно в этом направлении. Духовенство было страшной силой, и уверенность в его поддержке значительно увеличивала надежды сторонников самодержавия. Через Салтыкову он успел передать об этом императрице, и Анна чувствовала, что мало-помалу в её руках сосредоточивается настоящая, действительная сила. Высокий авторитет духовенства в глазах народа, многочисленные сторонники среди военных — это было грозное оружие в её руках. Быть может, это оружие выбили бы из её рук верховники, но её слабую руку направлял Остерман, который всё знал, всё учитывал, взвешивал и умел наносить ловкие, замаскированные удары своим врагам.

Степан Васильевич почти не бывал дома и мало разговаривал с женой. Со времени своего увлечения Шастуновым, после своего «предательства», теперь казавшегося ей пустяками, Наталья Фёдоровна не вмешивалась в политику. Успокоенная за своё личное существование, обласканная императрицей, статс-дама двора, она была в высшей степени равнодушна к происходящей политической борьбе; кроме того, она ясно не понимала её и не представляла себе опасности, какой мог подвергнуться её муж, а с ним и она сама. В этом отношении она была достойной парой Рейнгольду, так злобствующему за нарушение его покоя какими-то конъюнктурами на своего брата и Остермана.

Кроме того, Наталья Фёдоровна была слишком занята собой. После бала у Головкина, где она опять видела вокруг себя всеобщее поклонение, видела загорающиеся знакомым ей огнём глаза мужчин и вновь окунулась в ту привычную ей атмосферу лести) увлечения и обожания, где она чувствовала себя настоящей царицей, увлечение Шастуновым утратило в её глазах значительную часть своей прелести. Он не был, как бывал Рейнгольд, царём бала, имел робкий и неуверенный вид влюблённого юноши и мучил её несносными расспросами. Его чувство было серьёзнее и глубже, чем привыкла она. Рейнгольд никогда не мешал ей жить и старался не замечать её маленьких увлечений, тем более что после таких «авантюр» она вновь возвращалась к нему, ещё более нежная и любящая. Этот же, наоборот, хотел присвоить её себе всю, без остатка. Он был бы способен жить с ней где-нибудь в глуши, запереть её в своей родовой вотчине и целый день любоваться на неё. Но зачем тогда молодость и красота? Красота как солнце! Её нельзя прятать под спудом; надо и другим дать возможность погреться в её лучах! И разве она создана для жизни в терему? Разве Пётр для того распахнул терема, чтобы женщины боялись выйти за их порог?

Все эти мысли волновали Наталью Фёдоровну и поселяли в ней некоторое отчуждение к Арсению Кирилловичу…

Рейнгольд не мог не замечать её увлечения молодым князем, но ни одним словом не дал ей понять этого. Наталья Фёдоровна тоже не могла положиться на его верность. Но они понимали друг друга и жили весело и беззаботно как нежные друзья и любовники, не стесняя ни в чём друг друга. Это Наталья Фёдоровна считала искусством жить.

Рейнгольд редко бывал у неё, и она теперь была несколько раздосадована его видимым равнодушием. Кажется, тревожные дни уже прошли. Он — обер-гофмаршал, бояться нечего… Целые дни и ночи кутит да играет в карты, — с досадой думала она, — мог бы улучить минуту, чтобы забежать к ней!

Она сидела в своей любимой красной гостиной и от нечего делать подбрасывала с ноги туфлю и старалась поймать её опять на ногу. За этим занятием её застал Рейнгольд.

Она искренне обрадовалась ему, но сейчас же встревожилась, увидя его расстроенное лицо.

— Рейнгольд, что случилось? — спросила она.

— Самое худшее, что только могло случиться, — ответил Рейнгольд, целуя её руку.

Она вся насторожилась.

— Что же, Рейнгольд? Кажется, всё теперь спокойно, — сказала она.

— Кажется? Да, только кажется, — ответил он угрюмо. — Кажется также, что не сносить мне головы! Она с тревогой смотрела на него.

— Ни мне, ни твоему мужу, ни… да что говорить, — продолжал он в волнении. — Мой братец да этот старый чёрт Остерман вызвали сюда Бирона! Он теперь во дворце! Императрица сходит с ума из боязни за него!..

— Бирон, — воскликнула Лопухина. — Но ведь она!..

— Она сошла с ума, говорю тебе, — произнёс Рейнгольд. — Она впутала меня в это подлое дело. Не сегодня — завтра верховники узнают, что Бирон во дворце императрицы. Они не остановятся ни перед чем!.. Голова Бирона так же непрочно сидит на плечах, как и моя. Довольно того, — в волнении продолжал он, — что я тогда, как дурак, вмешался в их игру. То прошло незамеченным. А вот теперь этот проклятый старик снова хочет погубить меня…

Лопухина молчала, подавленная.