Звезда Тухачевского

«Однако же нет лучше ночи, чем эта, для встречи с агентурой», — подумал он, пытаясь хоть этим отогнать от себя неприятные, холодящие душу мысли. Тем более, встреча особая: агент-то — женщина, и не просто женщина, а редкая красавица, хоть призывай самого Репина, чтобы запечатлеть ее на портрете, женщина, к которой он, Николай Иванович, давно неравнодушен, но которая, как ни странно, держит его в этом плане на расстоянии. Капризна больно, строптива, непредсказуема, высокомерна — генеральская дочь! Правда, отец теперь конечно же не генерал, генеральские звания большевики давно похерили, чтобы не напоминали о царском режиме, но все же как-никак комбриг, да еще и мнит себя ученым, едва ли не стратегом. Но разве это основание для того, чтобы не желать хотя бы разок осчастливить своего благодетеля, тем более что благодетель не какой-то там мелкий чинуша, а нарком, и не какого-то там просвещения или водного транспорта, а внутренних дел! Нет, сегодня он, в эту проклятущую ночь, эту советскую Мата Хари, эту Ласточку, как она числилась в агентурном деле, так просто не выпустит, он не даст ей выпорхнуть, она познает его «ежовые рукавицы»! Будущий враг народа Тухачевский, видать, уже давно «изучил» все самые тайные сокровища этой красотки, а он, нарком, от которого всецело зависит и ее судьба, и судьба маршала, вынужден довольствоваться лишь туманными намеками да кокетливыми улыбками. Нет, сегодня для него в этом проклятом черном небе вспыхнут звезды ярко и празднично — он проведет свою чекистскую «операцию» виртуозно и беспроигрышно. Да и Ласточка будет довольна: сколько лет уже небось по рукам ходит, не зря замуж никто не берет, а у наркома на коленях еще не сидела. А между тем нарком — он тоже живой человек, и удовлетворение своих половых потребностей ему вовсе не чуждо!

Неожиданно среди греховных мыслей, вызывающих сладкое томление, в голове его забрезжили строки:

Знаю я — они прошли как тени,
Не коснувшись твоего огня.
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.

Ежов, в сопровождении телохранителя, уже входил в тихий, будто заколдованный волшебником особняк, а стихи эти все еще назойливо сверлили его мозг. Все окна в особняке были задернуты тяжелыми шторами, непроницаемыми для света, в холле матово и безжизненно светились люстры, ни единого звука не раздавалось в неправдоподобной тишине, и потому казалось, что особняк вымер и давно уже не слышал живых человеческих голосов.

Наркома сопроводили на второй этаж будто навсегда онемевшие служители и оставили в небольшой, но уютной комнате со звуконепроницаемыми стенами, на которых висело несколько эстампов. Ежов вгляделся в один из них пронзительным взглядом: то был рисунок, изображавший молодую обнаженную женщину. Грустная натурщица, ушедшая в свои думы или в мир своих грез, сидела вполоборота и приподнятой правой рукой придерживала что-то вроде платка. Ежов уже бывал прежде в этой комнате, но эстамп увидел впервые. «Кто-то позаботился, — радостно подумал нарком, — знал, видать, что я буду встречаться с женщиной, решил, что эстамп создаст соответствующее настроение. Правда, художник мог бы изобразить и что-то более обольстительное. — Губы Ежова скривились в усмешке: он любил пышные женские формы. — И к чему это она уселась вполоборота, самые притягательные для мужчины места, как назло, сокрыты. Видать, какую-то курсисточку питерскую намалевал, чтоб подешевле…»

Ежов уселся в кресло у стола и нажал кнопку звонка. Не прошло и минуты, как в дверь осторожно постучали.

— Войдите, — тонким голосом произнес Ежов.

Дверь приоткрылась, и на пороге появилась Ласточка. Это была Зинаида Аркадьевна Тугаринова:

Зинаида Аркадьевна была одета просто, как одеваются женщины, приходящие на службу в свое учреждение, но и в этой простоте отчетливо проглядывалась элегантность и тонкий вкус, которым обладают женщины, знающие себе цену. Увидев Ежова, она скупо, но приветливо улыбнулась, изобразив на лице скромную покорность и готовность отвечать на вопросы наркома.

Ежов порывисто встал и, подойдя к Тугариновой, со значением пожал протянутую ею руку и тут же прикоснулся губами к ее ладони. Зинаида Аркадьевна чуть вздрогнула: она, хотя уже и не первый раз встречалась с Ежовым, все еще не могла подавить в себе чувства брезгливости к нему как к мужчине; лицо его хотя и не было безобразным, но, более того, было миловидным, все же таило в себе нечто приторное и отталкивающее.

— Прошу вас, Зинаида Аркадьевна, располагайтесь поудобнее — нет, нет, вот тут, поближе ко мне — и рассказывайте. Вы даже не можете себе представить, как я ждал этой встречи с вами. Рассказывайте, что нового на вашем тайном фронте. Я весь внимание.

Тугаринова опустилась в кресло и, стараясь не встречаться взглядом с нагловато-требовательными глазами Ежова, заговорила: