Звезда Тухачевского

— Муссолини и Гитлер — два сапога пара, насколько я понимаю, — засмеялась Нина Евгеньевна.

— О, Гитлер еще бесноватее! — воскликнул Литвинов. — Он взорвал нормальную дипломатию. Взорвал понятия чести и морали. В саквояж своих дипломатов он вложил подкуп, шантаж, провокации. Как-то он сказал Раушнингу, что не будет ждать, пока эти куклы — он имел в виду дипломатов старой школы — будут переучиваться. «Если наши худосочные дипломаты думают, что можно вести политику так, как честный коммерсант ведет свое дело, уважая традиции и хорошие манеры, — это их забота. Я провожу политику насилия, используя все средства, не думая о нравственности и кодексе чести. В политике я не признаю никаких законов». Таков Гитлер.

— И сейчас ему мало просто реванша. Он не раздумывая свалит любой пограничный столб, — продолжил Тухачевский. — Мы напрасно с ним заигрываем. В его арсенале лишь угрозы, блеф, тактика свершившихся фактов. Увещевания, уговоры, а тем более уступки его наглым притязаниям, экономическое задабривание — все это он оценивает только как признак слабости и еще более вдохновляется на агрессию.

— Сталин думает несколько иначе, — сказал Литвинов. — Он ненавидит западные демократии. Ему ближе Германия. Он все время намекает мне на то, что пора бы подумать о переориентации нашей внешней политики на Германию. А я, как упрямый приверженец англосаксов, видимо, для такой перемены не пригожусь. Англичане уверены, что германский тигр первый прыжок совершит на Советский Союз.

— Это так и произойдет! — воскликнул Тухачевский.

— Не скажите, — усомнился Литвинов. — Мне сдается, что вполне допустимо и более вероятно, что первый удар нас обойдет. Думаю, что даже такой маньяк, как Гитлер, не забыл уроков истории. А они учат, что если удается иной раз вторгнуться в Россию, то не так-то легко унести оттуда ноги.

Тухачевский с усмешкой взглянул на Литвинова, как смотрят на слишком наивного человека.

— Максим Максимович, дорогой, возможно, такие умозаключения пригодны для бесед с англичанами и французами. С тем, чтобы они держали ушки на макушке. Нам же надо смотреть правде в глаза.

— Поживем — увидим, — предпочел не ввязываться в спор Литвинов.

— Максим Максимович, вы поступили благоразумно, — засмеялась Нина Евгеньевна. — С моим драчуном связываться опасно. Учтите, он еще в гимназии страстно увлекался борьбой и клал своих сверстников на обе лопатки.

— Куда мне, хилому изнеженному дипломату, схватываться с самим маршалом, — подхватил шуточную интонацию Литвинов. — Но перед тем как сбежать в кусты, все же кукарекну: прежде чем ринуться на нас, Гитлер проглотит несколько лакомых кусков европейского пирога. А вообще-то, Нина Евгеньевна, давайте уединимся и будем беседовать тет-а-тет, пусть-ка ваш Отелло сгорает от ревности.

— С вами — охотно, — игриво сказала Нина Евгеньевна.

— Представляю себе эту милую беседу, — съязвил Тухачевский. — Максиму Максимовичу придется во всех деталях обрисовать наряды королевы Великобритании.

— А вот назло тебе, Мишенька, и не подумаю об этом расспрашивать. А вот о Байроне спрошу. О его любви. И ты, к досаде своей, узнаешь, что Байрон любил женщин пылко и нежно. А ты влюблен лишь в свои военные маневры. И еще — в красивых женщин. Иной раз, Максим Максимович, меня охватывает чувство ревности.

— Ниночка, как ты думаешь, если бы Лаура была женой Петрарки, он писал бы ей сонеты всю свою жизнь? — словами Байрона спросил ее Тухачевский.

— Миша, ты не маршал, а сборник цитат, — в пику ему обронила Нина Евгеньевна.

Литвинов приподнял пухлые ладони, призывая обе стороны к примирению.

— Теперь, милостивые государи, когда вы накормлены и напоены — и, прошу это учесть, не без моей помощи, — я оставлю вас с вашими секретами. С моим маршалом я уже наговорилась, пооткровенничаю лучше с томиком Байрона.

Она неслышно прикрыла за собой дверь. Литвинов и Тухачевский вернулись в кабинет.

— Скрипка… — Литвинов заметил инструмент в полуоткрытом футляре. — Наслышан о вашем увлечении. Как это прекрасно. Знаете, нередко среди наших прозаических забот душа так властно просит музыки!

Тухачевский понял это как намек. Но играть сейчас не хотелось. Ему не терпелось продолжить разговор.

— Вернемся из Лондона, я вам сыграю, — пообещал он. — А сейчас я ломаю голову над тем, как убедить англичан помочь нам военной техникой.

— Это все равно что из болота тащить бегемота, — усмехнулся Литвинов.

— Еще бы, я даже как-то выписал у Маркса, из его «Нищеты философии», великолепную цитату об одном английском дипломате.

— О Пальмерстоне? — подхватил Литвинов. — Помню, как же: «Если он предавал чужие народы, то делал это с величайшей вежливостью».

— Или еще, — продолжил Тухачевский. — «До сих пор, имея его своим противником, можно было при всех обстоятельствах рассчитывать на вероятный успех, а имея его своим другом — всегда ожидать верного поражения».