Звезда. Весна на Одере

Смешно сказать, но англичане и американцы, очевидно, считали спасение двух сотен англо-саксов чуть ли не величайшим подвигом этой войны.

Советские офицеры отмахивались.

— Да ну, не все ли равно!

Летчикам сообщили, что для них уже готовы несколько «дугласов» и что вскоре их отвезут на аэродром.

При виде подъехавшего генерала англичане и американцы встали во фронт и приветствовали прибывшего, каждый по-своему: американцы — легким движением правой ладони ко лбу и вперед, англичане — деревянным поднятием руки с несколько вывороченной ладонью к фуражке.

Сизокрылов вышел из машины, пожал руки стоявшим впереди союзным офицерам и спросил через своего переводчика, не нуждаются ли они в чем-нибудь.

Ему ответил высокий англичанин — сэр Реджинальд Тенгли, полковник британских королевских воздушных сил.

Они ни в чем не нуждались и благодарили советское командование за дружескую заботу и поистине товарищеское отношение. Впрочем, у них была одна просьба: если можно, сообщить по телеграфу родным о том, что они живы и здоровы. Генерал согласился и предложил дать его адъюданту список фамилий и званий всех находящихся здесь. Телеграф передаст все это в Москву, в британскую и американскую военные миссии.

Американский майор в очках высказал другую просьбу: нельзя ли его, майора, пока не отсылать? Ведь это чёрт знает что, в такой момент отсюда убраться! Он, если генерал ничего не имеет против, поступит на службу временно-в советские воздушные силы, с тем чтобы встретиться на Одере с американцами и уж там перейти к своим.

— На Одере? — переспросил генерал. — На Одере американцев нет. Там немцы. С американцами мы встретимся, вероятно, на Эльбе.

— Значит, Берлин будете брать вы? — спросил другой майор, англичанин.

Генерал пытливо посмотрел на него и односложно ответил:

— Да.

Беседа шла вежливо и тихо, но вдруг в рядах союзных офицеров произошло замешательство. Слегка пьяные сержанты и лейтенанты, толпившиеся позади полковников и майоров, рванулись вперед, отстранив старших по званию, окружили генерала и стали неистово пожимать руки ему и советским офицерам, стоявшим рядом с ним. Встреча сразу потеряла официальный характер. Воздух огласился радостными междометиями и выкриками:

— Тэйнкс, боддис!..

— Ланг лиф Раша!..[25]

Полковник королевских воздушных сил сэр Реджинальд Тенгли недовольно покачал головой, но тут же снова вежливо заулыбался, чуть снисходительно, как улыбаются по поводу детской шалости. Он улыбнулся еще шире, заметив, что генерал наблюдает за ним. Наконец его улыбка расползлась уже совсем широко, когда он увидел, что проходящие по дороге советские солдаты приветливо машут руками освобожденным союзным офицерам. Только уши задержали дальнейшее развитие его улыбки.

По дороге безостановочным потоком шли русские солдаты. В выражении их лиц, вообще говоря, добродушных и приветливых, Тенгли прочитал нечто такое, что можно было бы назвать сознанием силы. Русские шли не спеша, но упорно и уверенно, рассматривая все окружающее спокойными, чуть лукавыми глазами. Плащ-палатки на них, раздуваемые ветром, громко трещали, как паруса.

Тенгли вспомнил о бесчисленных разговорах в среде британских высших офицеров по поводу того, что Россия выйдет обескровленной из этой войны. «Непохоже, — подумал он теперь и вдруг ощутил ноющее беспокойство: Далеко же в Европу зашли они!..»

Улыбка его соответственно начала суживаться все больше.

Тогда заулыбался генерал. И обнаружилось, что это строгое лицо обладает способностью улыбаться ехидно и так проницательно, что англичанину стало не по себе.

В этот момент подъехали автобусы, присланные для переброски союзных офицеров на аэродром, и Сизокрылов отправился дальше.

III

В связи с событиями на севере части, отдыхающие в Шнайдемюле после взятия города, получили приказ на марш.

Начальник штаба полка майор Мигаев, ночью прибыв из штаба дивизии, собрал командиров батальонов, рот и батарей и огласил приказ.

Командиры, чинно сидящие в кожаных креслах в дирекции какого-то шнайдемюльского банка, где разместился штаб полка, записали в блокноты и нанесли на карты все, что требовалось, и не стали задавать дополнительных вопросов, ибо привыкли к дисциплине. Подкрепляя, по своему обыкновению, каждую фразу словами «так значит», Мигаев дал указания по поводу предстоящего марша. Потом он спросил с некоторой грустью:

— Вопросов никаких?

— Все ясно, — ответил за всех комбат 2.

И только из дальнего угла послышался мальчишеский и суровый голос нового капитана — командира второй роты. Это был даже не вопрос, а угрюмая констатация:

— Значит, не берлинское направление.

Мигаев оживился. Он услышал именно то, о чем сам думал с огорчением.

— Да, вот именно, — сказал Мигаев, — выходит, не берлинское направление. Так, значит.

«Все натворил этот Шнайдемюль», — думали офицеры и ругали город последними словами.

Утром первый батальон выступил с Гинденбургплатц — центральной площади города; солдаты затянули отрывистую песню. Из окон и подворотен во все глаза глядели немецкие дети.