Звезда волхвов

   – Для древних познание предполагало эротику, с ее напором чувств, с борьбой и наслаждением, – продолжила свою рассеянную лекцию Флора, – уж они-то знали наверняка, что любовь и познание – самый прямой путь к Богу.

   – Вы так часто говорите о Боге... Вы верующая?

   – Для меня важнее не верить, а знать.

   – Опять игра слов?

   – Точнее, игра в слова. Но язык – не игра, а скорее философия, и для начала надо знать хотя бы один.

   Тонкими, болезненными уколами Флора вызывала его на поединок, и он был вынужден отвечать.

   – Крошить слова на части, – довольно странное хобби для такой, как вы... Вам бы больше подошло быть актрисой или танцовщицей с вашей-то фигурой!

   – Вы правы, когда-то я танцевала, но как-то слишком быстро повзрослела, приобрела «формы». Мой «индекс длинноногости» упал, и мне пришлось оставить балет. – Голос Флоры дрогнул, словно от давней, мелькнувшей в памяти обиды.

   – На мой взгляд, с «индексом» у вас почти полный порядок, – съязвил Егор.

   – Спасибо... К сожалению, это «почти» решает многое. Я перестала «думать ногами», зато «включила» голову. Теперь изучаю древние языки, поэзию и философию.

   – Нормально... – одобрил Егор и, оглядев круглый зал с высокими арочными окнами, мраморными чашами и хрустальным куполом, добавил: – Да и с жилищными условиями вам крепко подфартило. Вы одна здесь обитаете?

   – Вместе с Ладой. В отличие от меня, она оказалась очень способной, но теперь не знаю, как сложится ее карьера.

   – Артистическая?

   – Нет, балетная. В этом году она закончила балетное училище.

   – Она была замужем?

   – Ну что вы все «была» да «была»? – Флора перелила вино через край, и алые капли брызнули ей на колени.

   – Виноват, но ваша сестра ушла со съемочной площадки, и до сих пор не вернулась.

   – Только и всего? Ничего страшного. Она очень импульсивная. Может вспыхнуть, все бросить и удрать в Париж или в Лондон, на неделю или на две. Но через день-другой ей все надоест, и она раскается и вернется, ласковая, как котенок. Так с ней уже бывало. Не волнуйтесь!

   – Разве может девушка с таким норовом не волновать и не тревожить?

   – Да, вы правы. В ней все же есть что-то роковое. Потому все так и случилось...

   – Что случилось?

   – Представьте себе это загадочное влечение несоединимых противоположностей: танцовщица и художник-иконописец, точнее реставратор икон. Он увлекся ее огнем и свободой. Теперь я понимаю: за ним стоял мир возвышенных и бесплотных образов, в котором не было места живой Ладе.

   – Живой, вы сказали живой?

   – Живой, не мертвой же. Никас пытался ухаживать за ней, но потом между ними что-то произошло... Он исчез. Не бойтесь, мой милый Пинкертон, исчез не в милицейском смысле. Он просто ушел...

   – В монастырь?

   – Откуда мне знать? От их недолгой любви остался один-единственный портрет.

   – Это портрет Лады?

   – Да, конечно.

   – На картину можно взглянуть?

   – Почему бы и нет... Но сначала надо найти ключ от мастерской. Никас передал его Ладе, чтобы она смогла забрать портрет, если захочет.

   Флора вышла в соседнюю комнату. Севергин проводил ее взглядом: развратница или святая, не ведающая греха?

   Она вернулась одетая в розовую тунику. С волнистыми распущенными волосами она была похожа на греческую жрицу или весталку.

   – Так лучше? – усмехнулась она.

   Проклятие, она показалась ему еще более голой, чем прежде. А может быть, долгое воздержание сыграло с ним злую шутку, но Егор едва не задохнулся в своем не по-летнему плотном костюме.

   – Вы везучий! Я нашла ключ, – Флора показала маленький ключ на цепочке, словно когда-то его носили на груди.

   Она накинула на плечи свободный черный плащ с искорками стразов, обула на ноги золотые сандалии-плетенки и через несколько минут вывела во двор изящный автомобиль, чем-то похожий на серебристую озерную чайку.

   Духота сменилась влажным, порывистым ветром. Темное небо дышало близкой грозой. Городские ущелья в ожерельях огней были пусты и полны тревожного ожидания.

   – Это ее первая и очень успешная роль. Лада моложе меня, ей всего восемнадцать, – говорила Флора, и Севергин отметил, что она не допускает мысли, что с сестрой случилось что-то серьезное.

   В подвал, позади запасников Пушкинского музея, Севергин и Флора попали около полуночи. Мастерская была заставлена статуями в парусиновых чехлах и полотнами, натянутыми на подрамники.

   – Это осталось от старого хозяина. – Флора кивнула на ряды мраморных богинь. – А это – его...

   Егор с минуту смотрел на полотно: красочный слой из цветных вспышек и приглушенных пятен вздымался разноцветной лавой. Сначала он ничего не видел, но едва взгляд привык и нашел фокус, как на живом шевелящемся ковре проступило женское лицо, сотканное из разноцветных лепестков, из снежинок и молодых листьев. Это была удивительная стереоскопическая живопись. Егор немного повернул голову, и девушка тоже повернулась в профиль. Он видел юный девичий лик с прижатой к устам дудочкой-жалейкой, в шутовском колпачке набекрень. Отступив от картины на несколько шагов и изменив угол зрения, он различил мертвенное лицо с посиневшими губами, просвечивающее словно сквозь воду.