Звезда волхвов

   – Подари мне еще одну ночь. Пусть она будет последней.

   – Нет, Флора, этого не будет.

   – Погоди, останься. Я все расскажу тебе, и, может быть, ты простишь меня.

   – Не унижайся и не торгуйся... – попросил Севергин.

   – Прощай, мой Яхонт-Князь, – она в последний раз коснулась его губ. – Постой, я сниму с тебя это! – чуть касаясь его шеи, она развязала узел гароты.

   Сжимая в ладонях колючую рабскую перевязь, он остался стоять на ночном шоссе, глядя, как гаснут вдали рубиновые искры.

Глава 28 Качели Клио

   Закон самодержавия таков:

   Чем царь добрей, тем больше льется крови.

М. Волошин

    Севергин впервые оказался в съемочном павильоне киностудии. Наблюдая, из какого сора растут цветы высокого искусства, Егор только крякал от удивления. В перерывах между съемками он с крестьянской практичностью ощупал бревна «Пустозерского острога», заглянул в слюдяное оконце, потрогал медный урыльник в углу темницы. Над мрачным казематом розовым миражом реяла мечта о Каннах, и Версинецкий гневными воплями и жаркими заклинаньями подгонял запаленную группу к желанному финишу.

   Дубль за дублем мятежный протопоп Аввакум клеймил впавших в прелесть иконописцев:

   – Слуги Сатанины, блядивые дети! От лютеров научаемы, кощуны окаянные в церквах творят! А все Никон, вонючий пес! Он, он, собака, повелел Пречистую вапой мазать!

   И поделом суд свершил грешный аз! Все иконы фряжского письма разбил да об головы изломал...

   – Стоп камера. Снято! Перерыв на полчаса, – протрубил Версинецкий.

   Нервно чиркая зажигалкой и приволакивая ноги в тяжелых лаптях, актер, играющий Аввакума, прошаркал к выходу из павильона.

   Завидев следователя, Версинецкий заметно встревожился.

   – Здрасьте, здрасьте... Чем обязаны?

   – Да вот, решил приобщиться к высокому искусству.

   – Не поздновато ли?

   – Самое время, и в настоящий момент меня остро интересует та часть фильма, где снималась Лада Ивлева.

   – Мы только вчера с натуры вернулись. Есть черновой вариант, масса склеек, грязный монтаж. Вам, как зрителю, это вряд ли понравится...

   – Меня не волнует художественное качество.

   – А я вот отобедать возмечтал, отдохнуть от трудов праведных, – взгрустнул Версинецкий.

   – Так давайте и отобедаем.

   – Ну вот и ладушки! Тогда пожалуйте к нам, прямиком «на тот свет».

   – Это в каком же смысле?

   – В прямом. Мы так называем нашу ресторацию. Там можно встретить кого угодно, к примеру мирно беседующих Петра Первого и Сталина с трубочками в зубах и бывшего гардемарина под ручку с «любимой няней»...

   Следователь и режиссер прошли в ресторанчик и заняли столик.

   – Ну, право же, аппетит разыгрался! Так... Что выберем? Солененького хочется. Я беременный новым замыслом. – Версинецкий похлопал себя по круглому «пивному животику» и продолжил: – Клио – муза истории – нынче стала замечательной гурманкой. Она смакует большей частью пикантные подробности, забыв про честный черный хлеб и родниковую воду из кувшина истины.

   Вот свежий пример. Зачем царские косточки из кремлевских гробниц отправляют в судмедэкспертизу? Яды, любезнейший, яды! Доза сильнодействующих ОВ в них превышает всякие разумные пределы. И чему удивляться, если Иван Грозный держал у себя в дворцовых покоях чашу с ртутью, а набожный и благочестивый Алексей Тишайший собственноручно угощал своих гостей бокалом с какой-то гремучей смесью, и сам умер от медленного отравления свинцом.

   Версинецкий с аппетитом уминал обед, успевая одаривать следователя своей потрясающей эрудицией в области исторической кухни.

   – Если честно, я мечтал снять фильм совсем о другом времени, но по желанию спонсирующей стороны, то бишь госпожи Плотниковой, я спешно оставил клокочущий котел современности и погрузился в семнадцатый век, в царствие Алексея Тишайшего: яркое, страшное и кровавое время, где смешались и высшая святость, и невероятные злодейства. И если Петр Первый, по словам Пушкина, «Россию поднял на дыбы», то взнуздал строптивую кобылку его батюшка – Алексей Михайлович.