Звезда заводской многотиражки 1

Сообщить на работу, что я в больнице, а не прогуливаю. Венику? Феликсу Борисовичу? Наверное вот ему в первую очередь. Это ночное нападение снова напомнило мне, насколько хрупкая штука — человеческая жизнь. Черт, а ведь еще из милиции ведь должны прийти сегодня. Наверное. Меня же сначала явно милиция нашла, значит будет какое-то следствие. Должно быть.

Я полистал книжечку, наткнулся опять на непонятные записи Ивана. От вида букв меня снова замутило. «Надо завести свою записнуху…» — подумал я и вытащил из книжечки бумажку с телефоном Веника. Прости, приятель. Ты только с суток пришел, я знаю, но Феликс сейчас на работе, а ты точно дома, так что…

Я снова вышел из палаты и направился к сестринскому посту. Но сказать ничего не успел, потому что затрезвонил телефон.

— Нервное отделение, — сказала в трубку медсестра. Другая, не Света. Пожилая дама с уставшим лицом. Я фыркнул. Нервное отделение. Это в смысле «Вы уже все тут нас бесите, что пристали?!»

— Жанчик, осторожнее вези! — раздался за спиной очень знакомый голос. — Тарелки же разобьешь!

Глава двадцать шестая Часы посещения

Я облокотился на загородку сестринского поста и проводил взглядом насупленного десятилетнего пацана, катившего перед собой громыхающую и бряцающую тележку с грязными тарелками и здоровенным кухонным баком. А следом за всем этим, не особенно торопясь, шла моя бабушка, Наталья Ивановна Колокольникова. В детстве она мне казалась старой, ясен пень. Как же, ей ведь целых сорок пять?.. сорок шесть? Невысокая хрупкая дамочка с завитыми как у актрисы рыжими волосами. Помню и травянистый запах хны, когда она ходила по дому с намотанным на голову мешком, и металлические дырчатые бигуди… О возрасте говорят только расходящиеся лучики смешливых морщинок. Она не была особенно красивой, но от остальных больничных санитарок разительно отличалась. Туфельки-лодочки, яркие платья под халатом, прическа, помада… Я помню, что ее неоднократно ругали за лак на ногтях и заставляли убрать волосы под косынку. Она выслушивала эти увещевания старшей сестры, а потом все равно делала, как считает нужным — блистала, так сказать. По больничному коридору — как по красной ковровой дорожке.

Вот и сейчас она лениво увещевала своего нерадивого внука, который вызвался помочь ей тащить тележку с грязной посудой, а сама в его сторону практически не смотрела. Подбородок гордо поднят, походка от бедра…

Губы сами собой расплылись в улыбке. Маленький я прокатил мимо поста свою тележку, моя бабушка прошла следом и кокетливо мне улыбнулась. Обалдеть. А ведь я, кажется, помню этот день… Родители ушли на работу, а я наныл себе у бабушки записку в школу, а потом она взяла меня с собой на работу. Как раньше, еще до школы. И сейчас напротив лестницы эту чертову тяжеленную тележку занесет, и она врубится в стену. У меня даже на секунду возник порыв в два скачка догнать самого себя и удержать бряцающую конструкцию от крушения. Хотя… Разобьется десяток тарелок, потом бабушка на меня наорет, я обижусь и убегу хлюпать носом в своем «тайном месте» — крохотной каморке с мешками белья. И там меня найдет добрый пенсионер с вытатуированными кольцами на пальцах. И он подарит мне плетеную из капельницы рыбку, которая потом лет на десять станет моим талисманом. «Как захочешь развести сырость, сжимаешь рыбку!» — сказал тогда тот дядька. Научил меня не плакать.

Вот же черт! Какая фигня все-таки с этим изменением истории! Вроде бы, безусловно фиговая ситуация — куча разбитых тарелок, но если ее убрать, то что? Я не убегу в ту комнату, меня не найдет старый зек и не научит справляться со своими слезами. Я останусь плаксой, и тогда…

Бздяммм!

Тележка впечаталась в стену, грязные тарелки со звоном посыпались на пол.

— Ах ты зараза косорукая! — завопила бабушка и бросилась ко мне. В смысле, не ко мне нынешнему, а к десятилетнему Жану. Схватила за ухо и шлепнула со всего маху по заднице. — Я же тебе говорила, осторожнее!

А потом красный как рак Жан вырвался из ее рук и, сломя голову побежал в дальний конец коридора.

— Вы что-то хотели? — спросила медсестра и потормошила меня за плечо. Я очнулся и понял, что она спрашивает уже не в первый раз.

— Ой, простите, — я виновато улыбнулся. — Меня ночью привезли без сознания, можно мне позвонить?

— Это внутренний телефон, — сказала медсестра и потеряла ко мне интерес.

— А как я могу сообщить родственникам, что в больнице? — нахмурился я. Блин, как мы жили до мобильных телефонов вообще?

— Автомат на первом этаже, — не глядя на меня сообщила медсестра и принялась писать что-то в своем журнале.

В тяжелой черной трубке телефона-автомата раздавались длинные равнодушные гудки. Ну давай же, Веник, проснись! Я точно знаю, что ты дома… Хотя, будем честны, сам я в такой же ситуации телефон бы проигнорировал.

Тут трофейная двушка, добытая у одного из соседей по палате, провалилась в прорезь, в трубке щелкнуло и зашипело.