Звезда заводской многотиражки 2

Так, кажется стало понятнее. Основная волна отцовского гнева направлена вовсе не на меня. На меня он только мельком глянул, как на досадливое насекомое. Его бешенство адресовано матери. Я набрал в грудь побольше воздуха и решился взять инициативу в свои руки. Что бы там ни совершила эта женщина, незачем смотреть на нее с таким лицом, словно прямо сейчас готов порубить на кусочки и закатать под асфальт.

– Очень жаль, что мое решение прийти вызвало у тебя такую реакцию, отец, – сказал я. – В конце концов мы все взрослые люди и способны договориться. И я подумал, что Новый год – это отличный повод оставить конфликты в прошлом.

– Подумал он, надо же! – язвительно проговорил отец, скривив губы. – Кто тебе право дал думать, молокосос!

– При всем уважении, отец, но из возраста молокососа я уже вышел, – вежливо кивнул я. – Я мог бы и дальше заниматься своими делами и идти по выбранному пути, но считаю, что семья – это очень важно. И чтобы идти дальше, мне надо все уладить...

– С чего ты решил, что кто-то здесь вообще будет тебя слушать? – сказал отец. – Ольга, выпроводи своего выродка и возвращайся за стол!

– Я никуда не уйду, пока мы не поговорим нормально, – спокойно сказал я.

– Тогда сейчас я тебя с лестницы спущу, раз по-хорошему уходить не хочешь! – лицо отца снова побагровело и он двинулся вперед.

– Леша, не смей! – вскрикнула мама и преградила ему путь.

– Папа, нет! – за спиной отца появился Игорь и обхватил его руками. – Папа, это я его позвал. Ты должен...

– Ничего я никому не должен! – рычал отец, продолжая двигаться вперед как ледокол, несмотря на повисших на нем родственников. Вид у него, конечно, был такой, что с одного удара он явно отправит меня в нокаут, если я не уклонюсь, конечно.

– Отец... – начал я.

– Не смей меня так называть! – он заскрежетал зубами, на скулах его зашевелились желваки. – Никакой я тебе не отец, и ты и твоя мать-потаскуха прекрасно об этом знаете!

Щелк. Вот ответ и прозвучал, собственно. По крайней мере, часть ответа. Правда, появился другой вопрос. А нахрена Игорю было меня так настойчиво приглашать в таких вот обстоятельствах? В этом доме мне не рады. И на это есть весьма уважительная причина. Правда с тех пор прошло уже довольно много времени, но...

Неожиданно отец перестал вести себя как атакующий медведь и остановился. Уронил руки, и лицо его стало отрешенным.

– Раз такое дело, то уйду я, – сказал он. – А вы сидите своей уютной компанией и обсуждайте, что хотите.

Атмосфера разрядилась. Только что тучи отцовского гнева были чернее черного и готовились прорваться бурей с миллионом грохочущих молний, и вот уже полный штиль или даже... Черт, в голове как-то даже не подбиралось метафоры к тишине, которая еще меньше штиля. Эмоциональный маятник качнулся от кипящего гнева к тусклой депрессии.

Игорь отпустил отца и отступил назад в коридор. Мать беспомощно смотрела больными глазами то на меня, то на него. А он скинул с ног тапочки, сунул ноги в зимние боты, рванул с вешалки пальто, рывками натянул его на плечи. Шагнул в дверь, оттолкнув мать.

– Шапку! Шапку не надел, на улице минус двадцать, – беспомощно пробормотала мать.

Отец толкнул меня плечом, и ноги его загрохотали вниз по лестнице.

Мать беспомощно посмотрела на меня.

– Давай, заходи, Вань, – деловито сказал Игорь. – Он покипит, остынет и вернется. Тогда и поговорите.

– Нет, дорогие, – отрицательно покачал головой я. – Так нельзя.

Внизу хлопнула подъездная дверь, и я решительно бросился догонять отца.

Он стоял в желтом свете одинокого фонаря. Последнего фонаря на этой дороге, дальше – только темная трасса и снежные пустоши. В зубах он держал папиросу, и нервно чиркал спичкой о коробок. Сломалась одна спичка, он ее отшвырнул в сторону, достал другую. Вторая тоже сломалась. Третья...

Я медленно подошел к нему, доставая спички из кармана. Курить я так и не начал, но привычку таскать с собой спички завел. Решил, что в любой момент могут пригодиться. Представлял я себе, конечно, всякое разное. Что если, например, я неожиданно окажусь на улице, и мне понадобится развести костер, чтобы приготовить на нем тушку ощипанного голубя или, скажем...

Я тряхнул головой, чтобы отбросить эту неуместную сейчас иронию. Поднес к отцовской папиросе горящий в горсти огонек. Тот затянулся и сразу закашлялся, выпустив изо рта клуб сизого дыма пополам с морозным паром. Минус двадцать, дело такое...

Он молча курил, сунув вторую руку в карман и втянув голову в плечи. Я молча стоял рядом.

– Отец... – начал я.

– Не смей меня так называть, – буркнул он.

– Нет, я буду, – строптиво возразил я. – Что бы там между нами ни происходило, но никакого другого отца за свою жизнь я не знал. Только тебе и никому другому я могу быть благодарен за то, что получился таким... каким получился. За свою волю и характер, которые ты во мне воспитал. Что бы там ни случилось, но своим отцом я всегда считал и буду считать только тебя.

– Будь ты моим сыном, ты не стал бы таким вот... писакой... – губы отца скривились в горькой усмешке.