Звезда заводской многотиражки 2 (СИ)

Сейчас узнать в сидящем за столом того героического коммуниста было довольно сложно. Он раздался во все стороны, как будто взял на себя обязательство заполнить своей фигурой весь свой кабинет к конце очередной пятилетки. Бровями, как у Брежнева, он не вышел, так что решил компенсировать недостаток суровости на лице пышными усами. Которые, может и смотрелись бы внушительно, если бы над ними не нависали круглые щеки. И вообще его лицо было похоже на перевернутую грушу, к которой кто-то зачем-то приклеил усы от восковой куклы Сталина.

Вечеринка, на которую нас позвали, явно не была заседанием всех партийных активистов завода. Собственно, в огромном кабинете кроме нас было всего три человека — сам парторг во главе стола, его чуть уменьшенная копия, которому больше повезло с бровями, так что он обходился без усов. Имени этого мужика я не знал. Как и не знал, какой пост он тут занимает. И Катерина Дмитриевна, тощая, как смерть дамочка в сером плохо сидящем костюме. Высокий ворот ее черной водолазки стягивал длинную шею, из-за этого шея казалась еще тоньше и еще длиннее. Мышиного цвета волосы зачесаны назад. Модель стрижки — «мымра». Ее худоба так контрастировала с объемами двух мужиков, что создавалось впечатление, что едят эти двое вместо нее. А она питается исключительно кислыми и горькими продуктами, судя по выражению ее лица. На лацканах всех троих пламенели красной эмалью значки членов КПСС. А у парторга, кроме того, имелась орденская планочка.

На столе перед Вадимом лежал свежий номер «Новокиневского шинника». Ага, значит что-то в газете не понравилось нашим партийцам. Но не настолько, чтобы заворачивать весь номер. На толстом красном кончике носа пароторга висели очки. Он казался погруженным в чтение. И даже сделал вид, что не заметил, как мы вошли.

Повисла торжественная минута молчания.

— Вадим Сергеевич... — сухо нарушила жужжащую лампой дневного света тишину Катерина Дмитриевна. — Здесь товарищи Устьянцева и Мельников.

Парторг поднял глаза и стянул с носа очки. Его маленькие глазки уперлись в меня с некоторым недоумением. Как будто он или забыл, зачем вызывал, или представлял меня как-то иначе. Потом он бросил короткий неприязненный взгляд на Антонину Иосифовну, сложил очки и положил их поверх газеты.

— Надеюсь, вы понимаете, что это возмутительно?! — вдруг заорал он, без каких-либо прелюдий, переходов и объяснений. — На вас возложена высокая ответственность по воспитанию и информированию рабочих, а вы что с ней делаете? Я хочу вам напомнить, что «Новокиневский шинник» — это прежде всего рупор партии и комсомола на нашем заводе«! И ваша главная задача — добиться повышения трудовой дисциплины, а не забить страницы всяким... с позволения сказать, мещанским мусором!

А вот голос у парторга был отличным. Густой, низкий, хорошо поставленный. Прямо как у диктора с радио. Заслушаешься. Если не заострять внимания не смысле сказанного, то речь была прямо-таки идеальной. И никак вообще не сочеталась с внешностью говорящего.

— Простите, а про какой именно мещанский мусор идет речь? — живо полюбопытствовал я, дождавшись, когда в пламенной речи парторга наступит пауза.

— А вы товарищ Мыльников, верно? — взгляд Вадима Сергеевича снова уперся в меня.

— Мельников, — вежливо поправил я, стараясь не улыбнуться. Страшно мне не было. И не потому что я, дурак такой, не верил во всемогущество партии, а потому что я все-таки не Иван Мельников. Это для него разнос в парткоме должен быть в новинку. А вот Жан Михалыч уже прошел огонь, воду и медные трубы. Сейчас не тридцать седьмой, так что расстрел мне точно не грозит. Уволить меня этот жирный, при желании, конечно сможет, как и попортить мне немного крови, но уже через пять лет в кресло генсека сядет Михаил Сергеевич, и этот факт в моей биографии резко поменяет полярность. Да и после бандитских угроз речь парторга не производила уже должного впечатления.

— Однофамилец главного инженера? — спросил безымянный партиец.

— Родной брат, — сухо проронила Катерина Дмитриевна.

— Брат, значит, — парторг пожевал губами. Три его подбородка зашевелились. Хм, а он неплохо бы смотрелся в роли Джаббы Хатта, даже без грима... — Так вот, товарищ Мельников. «Мать, жена и передовик семейного фронта» — это ваша статья?

— Там же подписано, Вадим Сергеевич, — я пожал плечами. — В советских газетах не принято писать анонимные материалы.

— Вот об этом я и говорю! — голос парторга снова набрал грозную силу. — Газета советская, а статья — отвратительная смесь мещанства и реакционизма!

— Как? Вам не понравилось? — я изобразил на лице крайнюю степень удивления. — Но ведь героиня статьи отдала нашему заводу уже больше пятнадцати лет!

— И что она добилась за эти годы? — желчно спросила Катерина Дмитриевна, поправляя партийный значок. — За все это время она ни разу не попала на доску почета, не перевыполнила план и не заслужила никаких наград! Она не принимает никакого участия в общественной жизни! А вы поете ей дифирамбы, как будто она герой труда! Как вам вообще пришло в голову написать про нее?!