Звезда заводской многотиражки 3

— Иван… — сказала Даша и замолчала. Показала глазами на дверь с видом «нам нужно срочно поговорить, придумай пристойный повод». — Блин, хотела что-то спросить, забыла что. Вот голова дырявая…

Глава двадцать вторая …какой-то хитрожопый товарищ!

Нормального разговора не получилось. То ли день был такой неудачный, что всем сотрудникам административного корпуса приспичило шнырять туда-сюда все время, то ли мне самому не очень-то хотелось разговаривать. И я даже отлично понимал, почему. А что я скажу, собственно? Я ведь действительно не представлял, что делать дальше, и как сделать так, чтобы Игорь отвлекся на какие-нибудь другие дела. Просто погладить испуганную Дашу по голове и пообещать, что все будет хорошо? Впрочем, только это я и успел…

Мне надо подумать, вот что. Как следует разложить все факты по полочкам и прикинуть, что можно с этим сделать, чтобы выкрутиться из ситуации с наименьшими потерями. Значит нужно или засесть дома и расписать все подробно на листе бумаги. По схемами, причинно-следственными «солнышками» и квадратом Декарта для принятия решений. Такой способ я умел, но не любил. Почему-то каждый раз, когда я пытался думать письменно, то все результаты казались мне игрушечными. Следствие профессии, по всей видимости. Я уже столько раз врал бумаге, что даже встроенный в мозги детектор самообмана давно сбоит и перегревается. Вторым вариантом было пойти гулять по улице. Вышагивать, отбивать пятками размеренный ритм. Прокручивать в голове мысли, постепенно очищая их от шелухи.

Идея была бы хороша.

Если бы не зима. Зимой в Новокиневске вообще не так уж много вариантов погоды, подходящей для пеших прогулок. Да и хрен бы с ним, со снегом, ветром и даже минусовой температурой! Чтобы думать ногами, требуется, отрешенность и размеренность. Которой довольно трудно достичь, когда под ногами то комки наледи, то раскатанные длинные полосы льда, припорошенные снежком, то просто грязно-снежное месиво, в котором вязнешь, а потом приходился останавливаться, чтобы вытряхнуть это все из ботинок.

И все время следить, чтобы не навернуться. Ну или чтобы кто-то на тебя не навернулся.

В общем, прогулка — это хорошо. Но не в январе…

Имелся и третий способ. Откровенный разговор. Проговорить вслух умному и внимательному собеседнику. Впрочем, умность и внимательность опционально. Достаточно, чтобы собеседник просто иногда кивал и подавал признаки жизни, пока я болтаю. Работал стенкой, в которую я кидаю мячики своих мыслей. Такого тоже хватает, чтобы разобраться. Но нужен именно что живой собеседник, а не собственное отражение в зеркале.

Значит…

На самом деле, у меня было не так много вариантов.

— А, Иван, замечательно, что вы пришли, входите! Входите! — Феликс Борисович распахнул мне дверь, а сам умчался в сторону кухни, громко хлопая шлепанцами. Для Феликса это было нормально, я давно уже привык. Я закрыл дверь на замок, разулся, стянул пальто. Сунул ноги в гостевые тапки и привычным маршрутом прошел в кабинет. На столике не было в этот раз ни привычных эклеров, ни лимонной нарезки на тарелочке. Там лежал раскрытый журнал. Контрастные черно-белые фотографии с глубокими тенями и четкими линиями. Я взял журнал в руки. Выхватил из текста несколько предложений.

Да, это была моя статья. Иллюстрированная мишкиными фотографиями. По коже побежали мурашки, сердце забилось сильнее. Ни разу за все время нашей дружбы с Мишкой мы не работали вместе. Не было ни одного материала с моим текстом и его фотографиями. Это был первый такой.

И, черт меня побери, он был офигительный!

Бывали статьи проходные. Бывали такие, о которых хотелось забыть сразу же, как только их утвердили в номер. Бывали хорошие, которыми я был доволен, в целом. Молодец, возьми с полки пирожок, Жан Михалыч, все-таки ты профессионал, и можешь работать в любом состоянии. Какие-то вызывали досаду. Не дотянул, не дожал, пересыпал пафоса там, где было не надо.

А бывали… вот такие.

Когда читаешь и не веришь, что это я написал. Сам, своими собственными пальцами. Своими мыслями и чувствами.

Тоскливый взгляд худощавого мужчины сквозь решетку на окне. Женщина с потрясающим профилем держит перед собой растопыренные ладони, словно пытается от чего-то защититься. Парень, сгорбившись, сидит на стуле.

Не понимаю, как Мишка этого добился. Я же был в этой больнице, видел ее убогость, обшарпанные стены, пол со щелями в палец. И на фотографиях это все тоже было, только каждая чешуйка краски казалась продуманной частью композиции, а из каждой щели в полу выглядывало не то вековечное зло, не то инфернальное безумие.

Эстетика отвратительного.

— Я знал, что вас нужно оставить с этим журналом наедине, — тихо сказал Феликс Борисович, когда я закрыл журнал и вернул его на столик.

— Мы отлично поработали, Феликс Борисович, — сказал я и наконец-то сел. Губы сами собой расплылись в улыбке. — Даже если завтра меня убьют, то все уже было не зря.

— Иван, что за глупости ты говоришь?! — возмутился Феликс. — Что значит, убьют? С чего вдруг такие ужасные мысли?!