Звездная месть

Но именно в этот момент над соломой-поролоном засиял слабоватый, будто от лучины, желтенький свет. Его хватило, чтобы Иван огляделся, успокоился немного. Все здесь было похоже на старый запыленный чердак. Три метра вперед, два – направо, три – налево, а дальше сплошняком: мрак, паутина, обшарпанные стены, рванье какое-то, тряпье, хлипкие стропила, что-то дряблое, свисающее с них, хлам, мусор, грязь... И сам Иван сидел вовсе не на соломе-поролоне, а на огромной куче мягкого полусгнившего тряпья, рухляди, праха, сквозь которые без труда проходила рука, да и, как Иван убедился, при желании все тело. Под ногами валялись ржавые железяки, что-то навроде пуговиц, мочалок, пружинок, битых тарелок и прочей дребедени.

Шагах в пяти прямо перед Иваном стоял колченогий, низенький стульчик, скорее даже, нечто вроде грубосколоченного табурета со спинкой. Иван не обращал внимания на табурет, все разглядывал вокруг да около. А тем временем над табуретом вдруг стал высвечиваться совершенно непонятным образом чей-то силуэт. Иван встрепенулся лишь, когда силуэт приобрел вполне конкретные очертания.

Иван от неожиданности даже протер глаза. Это не влезало вообще ни в какие рамки. Прямо перед ним сидел сконденсировавшийся из воздуха Хук Образина. Сидел и строил отвратительные гримасы. На Хука и так-то было страшно смотреть. А теперь он был вылитым скелетом, обтянутым желто-зеленой кожей. Желтушечные болезненные глаза нагоняли кручину, были полны беспредельной тоской. Набрякший сизый нос висел перезрелой грушей, казалось, сосудики, прорезавшие его кожу вот-вот лопнут. Тоненькие, в ниточку, губы могли принадлежать лишь стосорокалетнему старцу. Обвислый и безвольный подбородок трясся, как тряслись и раздутые красные руки, как тряслось и все изможденное тело.

– Хук, чертова образина, ты когда сюда прилетел? – спросил Иван и сам поразился бестолковости своего вопроса.

Хук смотрел на него и помалкивал.

– Ничего не понимаю! – разнервничался Иван. – Может, это я никуда не улетал?! Может, это я в сумасшедшем доме сижу, и все мне мерещится?! Идиотизм, натуральный идиотизм! Он в сердцах ударил себя кулаком по колену.

– И не поймешь, Ванюша, – пропитым, хриплым голосом ответил Хук. – Не поймешь никогда и ни за что, потому как, Ванюша, ты – самый настоящий дурачок! Дурачина и простофиля! Тебе еще много-много надо узнавать, чтобы понабраться хоть толики ума-разума, ясно? Ничего тебе не мерещится. И ни в каком дурдоме ты не сидишь, Ванюша! Все происходит на самом деле, в реальности. Ты, Ваня, на Хархане-А! В Системе! А если быть точным, в ее малой частичке. Вот так-то, Ваня!

Хук Образина выдал всю эту длиннющую речь на одном дыхании. И от него совсем не разило перегаром. Это было странным.

– А как ты тут оказался? – спросил Иван недоверчиво.

– Тебе все расскажи!

– А все-таки?

– Ваня, не будь занудой, не приставай! – почти без хрипа протянул Хук.

– А ну, Образина, достань-ка свою походную фляжку! Давай хлебнем по глоточку! – язвительно произнес Иван, почти утвердившись в своей догадке. – По чутку – для бодрости духа и компанейской беседушки, а?!

Хук не достал фляжки, только похлопал себя по карманам. Виновато развел руками. Видно, не предусмотрел. И это опять-таки было не похоже на него.

– Ты не Хук! – сказал вдруг Иван грубо, с вызовом. И уставился в глаза сидевшему напротив.

Тот засмущался, крякнул, принялся надсадно кашлять, прикрываясь ладошкой и не переставая трястись. Из глаз покатили слезы, нос стал, казалось, еще больше, ноги нервно заелозили под табуретом.

– Да, вы правы, я не Хук Образина, – сознался сидящий на табурете. – Простите меня за мой маскарад, в нем нет злого умысла.

– Да что вы говорите, – со злой иронией сказал Иван, – нет злого умысла?! Вы что же, ко мне с братской любовью и всеобщими лобызаниями пожаловали в честь этого... как он там у вас, в честь месяца цветения камней?! И под чужой личиной?!

Незнакомец – вылитый Хук Образина, замялся, уткнул набрякшее лицо в ладони, потом принялся вдруг скрести ногтями лысую морщинистую голову, откинулся назад, подтянул ноги под себя, скрестил их – ему, видно, было так удобнее. И разом обмяк, расслабился, словно решившись на что-то важное.

– Видите ли, – произнес он очень тихо и без малейшего сипа, – это совершенно не имеет никакого значения, как я выгляжу, в чьем облике... Ведь я бы мог явиться вам в любом виде, понимаете? И мне показалось, что наиболее благоприятным и терпимым для вас будет облик одного из ваших знакомых, во всяком случае, это не отвернет вас от собеседника. Ну вот я и выбрал из вашей памяти этот образ, его манеры, его лексикон... чего-то не учел, поймите, это не так просто, как кажется. А вы сразу грубить! Так нехорошо, молодой человек.