Звездная месть

В поселке было тихо. Ни звука. Уцелевшие, небось, сидели по норам да подполам, тряслись. А может, никого и не осталось? Может, туристы всех извели, под корень. Трезвяк содрогнулся.

И все же он собрал остатки мужества и добрел до раздачи. Все понял на месте – краник выворочен, раздача разворочена, искорежена… сухо и пусто. Они отключили подачу пойла и баланды. Доходяга Трезвяк похолодел – это страшнее любых пожаров, любых карательных операций. Теперь всем выжившим хана. Надо идти в другой поселок. Или лезть под землю, в лабиринты.

– Мать их забарьерную! – озлобленно процедил тихоня Трезвяк.

И в тот же миг ощутил, что некто сильный и шумно сопящий ухватил его сзади под ручки, вывернул и дал хорошего пинка.

– Вякнешь, пришибу! – предупредил незнакомец баском.

– Чего надо-то, – залебезил Трезвяк, – я и сам пойду, тутошний я, Доходяга я, все знают…

Шумное сопенье прервалось смехом – будто по сковороде топором прошлись. Слова прозвучали двусмысленно и страшно:

– Нам и доходяга в самый раз будет! Сильный удар в затылок вырубил Трезвяка. Очнулся он в странной позе – висящим на какой-то ржавой трубе, руки и ноги привязаны, тело в метре над землей, чуть повыше. Внизу мусор какой-то, палки, сучья. Трезвяк ни черта не понял.

Но зато он узнал обидчиков. Вот ведь гады! Подвесили, понимаешь, односельчанина и лыбятся, выродки. Внизу сидели Однорукий Лука, Тата Крысоед и Марка Охлябина, лучшая подруга покойной дуры Мочалкиной. У стеночки стоял Доля Кабан. Трезвяк сразу сообразил – это он его прихватил, его смех был, его поганый голосок, его ручищи корявые.

– Поджигай, – Охлябина поглядела на Кабана и облизнулась.

– Щя, успеется!

Кабан долго возился с трутом, ничего у него не получалось.

– Вы чего это, мужики? – с ужасом в голосе поинтересовался Трезвяк. Он был ни жив, ни мертв, он вдруг понял все – никакая это не труба, это вертел, и его собираются жарить. Проголодались, небось, а раздача закрыта.

– У меня в одном месте припрятана шамовка, – начал Трезвяк тихо, – все отдам. Вы чего, мужики?!

– Надо его сначала прирезать! – посоветовал Однорукий Лука, огромный детина, ходивший всегда голым, в одних драных клетчатых трусах. Рука у Луки торчала прямо из груди, плечей вообще не было, зато уши свисали чуть не до ягодиц. Лука был мужик неглупый, но робкий, таких в поселке не любили.

– Остолоп ты и болван, – озлобился Додя, волосатый и круглый как бочонок, с замотанным под самый подбородок горлом, – прирежешь, дровишки-то вообще отсыреют, хрен их разожжешь потом. За такие советы убивать надо!

Лука забурчал обиженно, отполз в тень, к стеночке.

– А ну-ка, крутани! – вновь подала голос Марка Охля-бина.

Она точно знала, что ее очередь подойдет последней, слишком уж любвеобильные мужички попались, они скорее с голодухи сдохнут, чем ее на шамовку пустят. За свою самоуверенность, переходящую в наглость, Охлябина частенько получала по затылку, благо он у нее заплыл жиром непробиваемым. Она была худой и мосластой, затылок совсем не вязался с изможденным лицом, а волосы росли только по вискам, пейсами.

Додя Кабан крутанул трубу, и Трезвяк с невероятным скрипом и лязгом описал вокруг собственной оси три оборота.

– Плоховато держится, – заметил Тата Крысоед, четверорукий карлик, одетый в полосатую тельняшку. – Надо было насквозь просунуть!

– Насквозь не пролезет, – оборвала его Марка. – И вообще, ты мне аппетит не порть, обезьяна!

– Поджигаю, – уведомил всех Кабан и опустился на карачки.

Трезвяк завизжал, тут же получил в зубы. Но это не подействовало.

– Вы чего, мужики, – хрипел он, неся околесицу, – ведь веревки-то сгорят, я и не дожарюсь ни хрена, отпустили бы, я вам крыс наловлю. И вообще – ядовитый я, передохнете ведь…

– Доселе не сдохли, так и потом не сдохнем, – философски отметил Кабан. – Помалкивай, сука. Общество решило тебя скушать, ты что, вражина, супротив общества идешь! У нас демократия – все «за» проголосовали. Верно я говорю?

– Верно-верно, – подтвердила Охлябина. – Виси, Трезвяк, и не дергайся.

Снизу начинало припекать. Кабан разжег-таки маленький огонечек-костерочек.

– Надо его дня на три растянуть, – подал голос Лука.

– Протухнет, – не согласился с ним Тата Крысоед. – Это дерьмо известное, сразу не сожрешь, точняк, протухнет.

– Не протухну-у-у! – истошно завопил Трезвяк. Ему совсем не хотелось помирать. Он был готов на все. – Вы вот чего, мужики. Не жрите всего сразу, загубите мясцо. Раньше вона как было, даже скотину живьем держали, сразу не ели.

– Так то раньше, эка хватанул! – добродушно ухмыльнулся Додя Кабан.

– Вы вот чего, мужики, вы не спешите! Ведь сперва можно одну ногу оттягать. А я полежу, помучаюсь. Мало будет, потом еще оттягаете. Да на неделю хватит!

Марка Охлябина с сомнением покачала головой.

– Дело говорит, – буркнул вдруг Кабан. – Может, за топором сходить? Ну, чего примолкли? Я – как общество скажет!

– Мы за будем! – однорукий Лука поднял свою граблю. Тата Крысоед его поддержал.

– Все одно этот прохиндей от нас никудане денется – ну как он на одном костыле убежит?

Додя Кабан расстегнул ширинку и затушил костерок.