Звездная река

– Дайцзы, – сказал он, – ты можешь меня убить. Моя жизнь – в твоих руках, по-видимому, с того момента в лесу, во время грозы.

– В моих руках, – повторила она и снова рассмеялась. – Мне это нравится. – Услышав этот смех, он подумал о лисе, дикой, неприрученной.

Он настойчиво продолжал, борясь с неукротимым желанием. Она, должно быть, прекрасна так, что невозможно описать словами или вообразить. Она могла сделать себя такой, если легенды говорят правду. Она здесь, легенды говорят правду.

Он продолжал:

– Я не стану молить тебя ради спасения своей жизни, но ради Катая, ради того, что я хочу для него сделать. Я не думаю… не знаю, имеет ли это для тебя какое-то значение.

– Не имеет, – ответила она почти мягко. – Нужды Катая? Какое они могут иметь значение? Но зачем мне убивать тебя, Жэнь Дайянь? Бойся тигра, желай меня. Мне нужны твои губы и твои прикосновения, мне нужен ты весь, на столько времени, сколько мы пожелаем, пока солнце, и звезды, и луна будут кружиться и кружиться вокруг нас.

Кружиться и кружиться.

В какой мир и когда он вернется?

Якорь. Найди его снова. Образ, свет лампы в вечерней комнате. Нечто из мира смертных. За что можно держаться. И что удержит его. Он стоял все так же неподвижно. Осознал, что ему это удается, он больше не дрожал.

– Тебе придется убить меня, – произнес он. – Потому что я не приду к тебе по доброй воле, дайцзи, не уйду от того, для чего я рожден.

Снова насмешка в тихом голосе:

– Какое мне дело, по доброй воле или нет, Жэнь Дайянь? Потому что я здесь, и ты был рожден, чтобы прийти ко мне.

Он покачал головой.

– Я не хочу верить, что это правда.

Она опять рассмеялась, но уже с другой ноткой в голосе.

– Меня возбуждает твое сопротивление. Мое тело говорит об этом. Оглянись и посмотри. Я тебе покажу. Когда ты войдешь в меня, когда мы будем знать только это в целом мире, это будет слаще, глубже.

– Нет, – повторил он. – Я не могу исчезнуть. Мне необходимо быть в этом мире сейчас. Ты… можешь сжалиться, дайцзи?

– Нет, – просто ответила она. – Я не такая.

Он понял. Она не человек, а жалость – человеческая черта. Он сделал вдох и все-таки обернулся.

Тьму встречаешь лицом к лицу, когда она приходит к тебе, так же, как и свет. Ты обретаешь мужество и силу. Он не закрыл глаза.

Но на мгновение перестал дышать. Ее освещало низкое солнце. Лицо в форме сердечка, светлая кожа, совершенно гладкая, длинная шея, широко расставленные черные глаза, длинные волосы до талии, иссиня-черные, распущенные. Да, губы у нее были красные, как и длинные ногти на руках. Платье тоже красное, как он и предполагал, из прозрачного шелка, колышущегося на ветру, облегающего ее тело, показывая его ему, как она и обещала. Да, она была полна желания, он это видел. Она казалась совсем юной. Но не была ею.

Она улыбнулась. Зубы у нее были маленькие и белые. Сказала:

– Никакой жалости, но я пойму, что тебе надо, лучше всех на свете. Поверь мне, Жэнь Дайянь.

Якорь превращался в щит или в бревно, подпрыгивающее на стремнине реки или среди бурного, темного моря (которого он никогда не видел).

Он сказал, цепляясь за это бревно, безнадежно смертный:

– Я уже сказал тебе, что мне надо. Убей меня, если тебе так хочется, но я останусь тем, кто я есть, до самой смерти. Я дал одну клятву.

– Какую? – ее голос изменился, в нем послышалось нечто не человеческое. На ногах у нее были золотые сандалии, усыпанные драгоценными камнями, пальцы оставались открытыми. Ветер прижимал шелк к ее ногам, собирал в складки у бедер.

Она была рекой или морем, он мог найти здесь свой конец.

Он ответил:

– Никогда не забывать наши потерянные реки и горы. Вернуть их обратно.

«Я дал одну клятву», сказал он только что. Это почти правда. Это было полной правдой, когда он подошел к этому берегу. Но теперь было еще одно, о чем он помнил с той весны. Бревно во время шторма.

Дайцзи, такая прекрасная, что сердце разрывается, улыбнулась.

– Вернуть их обратно? Еще сто лет с этого момента? Двести лет? Разве имеет значение, где проходит граница?

Мало-помалу он осознавал, что может стоять здесь, перед ней. Он медленно произнес:

– Дайцзи, я могу жить только в своем собственном времени. Я не могу говорить о тех, кто придет после, и о том, каким будет мир. Мы не так устроены.

Она не шевелилась. Ветер шевелил, поднимал ее волосы. Он не знал, сколько времени провел здесь с ней. Он почти потерялся в красном цвете ее губ, в белом цвете зубов, в тугих выпуклостях ее тела, предлагающего ему себя под шелком, обещающего ему почти вечность, сколько позволит мир.

Почти потерялся, но держался. У нее под шелком ничего не было. У нее такие большие глаза. Он мог сделать один шаг и поцелуем закрыть их. Мог прикоснуться своими губами к ее губам. Она бы…

Как во сне, он услышал ее слова:

– Это не жалость. Не знаю, что это такое. Но мне любопытно. И я могу быть терпеливой. Может быть, ты увидишь меня снова, а может быть, и нет. Иди, Жэнь Дайянь, пока я не передумала. Ты делаешь глупость, может быть, ты уйдешь отсюда в холодную, горькую жизнь, но я позволю тебе вкусить ее.

Кажется, его опять охватила дрожь.