Звездная роль Владика Козьмичева(СИ)

- Слушай, внучок. Мой у тебя характер. Трудно с ним тебе будет. Но не изменяй себе. Не ходи по людям. Ненадежная это дорожка. Слететь с нее легко. Подняться будет трудно.

На самом деле ничего такого дед ему не говорил. Но эта фраза настолько соответствовала дедовскому характеру и их взаимоотношениям, что, сочиняя ее, он нисколько не кривил душой. Рассказ ему самому так понравился, что не удержался и прочитал его парню из группы механиков, с которым у него сложились дружеские отношения. Парня этого звали Толя. О себе он говорил, что из Тулы, а на Дальний Восток приехал за романтикой и из-за неразделенной любви. Владик видел, что он неплохо образован, начитан и вообще явно выбивался из их круга. Этим и привлек его внимание.

Толя долго смотрел на него, а потом отреагировал.

- Влад, а ты случайно голову нам не морочил, когда подавал себя как артиста? Какой ты артист? Артисту такое не написать! Он человек подневольный. Что режиссер даст, то и исполняет. А то, что ты мне прочитал, это самостоятельная мысль, писательский уровень. И совсем неплохой. Ты что с ним намерен делать? Его печатать надо. Ты говорил, что стихи твои "Дальний Восток" опубликовал. Кстати, придем домой, покажи, если не трудно. Так вот, рассказ я бы на твоем месте послал в какой-нибудь московский журнал. Ничего в провинции ты не достигнешь.

После этого разговора Владик всерьез задумался о судьбе своих писательских притяза-ний. То, что Толя прав, он понимал. Но перспектива послать рассказ в московский журнал пугала. Один раз уже попробовал... И тут в голову пришла шальная мысль.

- А почему бы опять не послать в тот же "Литературный мир"? Пусть прошло уже семь лет. Но, может быть, там еще работает тот самый писатель, что рекомендовал ему не бросать писать... Надо будет сходить в библиотеку и посмотреть состав редакции.

С такими намерениями Владик вернулся домой. Шло лето 1973 года. Почти месяц, что "Циклон" простоял в порту, он наслаждался пребыванием с семьей. Лена прочитала и отре-дактировала его рассказ. И, очевидно, памятуя о той самой размолвке, больше не упрекала его ни за отсутствие идеологической линии, ни за наличие допущенных синтаксических ошибок. Тем более, что и было их совсем немного. Да и рассказ на нее произвел такое сильное впечат-ление, что она вдруг посмотрела на своего Владика другими глазами. Рядом с ней, на удивле-ние быстро, вырастал писатель. Пусть еще молодой и неопытный, но с собственной манерой письма, своеобразным взглядом на мир и ярким, оригинальным языком. Ей даже стало жаль, что скорее всего стихи останутся для него лишь отдушиной и развлечением, если не забудет о них совсем.

Однако факт оставался фактом. С этим надо было не просто смириться, но и что-то де-лать. Она понимала, что, несмотря на явные литературные способности (слово "талант" она произносить даже про себя боялась), Владик остается, пусть и не самоучкой, но недоученным. В этом свете его, точнее их совместное решение поступать на журналистику было несерьезно. Но что будет дальше, она еще не знала.

Не знала она и о его разговоре с секретарем парторганизации "Циклона". Владик жалел ее самолюбие. То, что касалось предложения подумать о вступлении в партию ее и обрадовало и огорчило. Обрадовало потому, что в совершенно новой сфере и коллективе ему удалось обратить на себя внимание. Но вот то, что это внимание вылилось в предложение вступить в партию, не радовало. Слишком хорошо она знала характер мужа. И уже не раз убеждалась, что давить на него, заставлять его совершать поступки, противные его убеждениям, дело неблаго-дарное. К тому же, кто тогда не знал, что членство в партии налагает на человека такие ограничения, что не всякому по вкусу. Вот, если бы он стремился к карьере - другое дело. Но мечтой его жизни было другое - литературное творчество.

Филолог, она видела достаточно примеров того, как может деформироваться личность писателя, когда он начинает ставить идеологию выше интересов литературы. Но знала она и обратную сторону взаимоотношений литератора и партии. Когда писатель или поэт не мог или не хотел стать ее рупором. Еще в университете она иногда недоумевала, зачем в курсе истории советской литературы так настойчиво и подробно изучаются постановления ЦК партии о Зощенко, об Ахматовой. Не понимала она и того, зачем надо было исключать из круга чтения советских людей такого поэта, как Есенин... Она чувствовала, что за всем этим кроется какая-то неведомая ей до конца несправедливость и неправда. Однако, надо сказать, что все эти догадки не становились для нее предметом систематического осмысления. Профессия школь-ного учителя русского языка и литературы не давала ей возможности думать, и говорить об этом. В более или менее отчетливом виде они выстроились в ее сознании лишь тогда, когда эта проблема коснулась написанного Владиком.