Звездная вахта

– В носу щекотно, – пожаловался Рыбаба. – Вдохнул этой дряни, что ли?

И оглушительно чихнул на шахматную доску. Да так, что качнулся зажатый в угол белый король.

Геннадий Родионович поморгал, не веря глазам. На доске стояла матовая позиция – тот самый мат конем и слоном, редкое и потому мало кем знаемое наизусть окончание.

– Мат, – упавшим голосом проговорил Геннадий Родионович.

– Где мат, почему мат? – заволновался Рыбаба. – Не так же стояло… А! Это ты фигуры переставил!

– Когда?

– Когда сельхозавр на нас наполз! Когда я зажмурившись сидел!

– А я что, по-твоему, делал?

– Фигуры двигал!

– В этом киселе?

– Вот-вот! Воспользовался тем, что ничего не видно, и переставил! Бендер! Химик ты, а не физик! Жулик!

Рыбаба плевался и махал руками. «Ничья была!» – кричал он, по-видимому, напрочь позабыв о пережитом ужасе.

Оправдываться перед Рыбабой было бессмысленно, а орать в ответ – терять лицо. Геннадий Родионович стал молча сгребать фигуры. Так и расстались – каждый при своем мнении и сильно недовольные друг другом. Хотя Рыбаба, пожалуй, симулировал недовольство, а на самом деле ликовал. Как же – добился ничьей. Да еще уличил «физика» в мухлеже!

Где-то неподалеку, кварталах, пожалуй, в двух, дурным воплем завыла сирена – подоспевшие на чей-то вызов ликвидаторы брали сельхозавра в кольцо по всем ликвидаторским правилам.

* * *

– Зайди ко мне, – бросил на ходу директор школы.

За окнами директорского кабинета все еще держалась осень, мало-помалу теряя золото, отбиваясь от зимы последними погожими деньками и делая вид, будто не собирается сдаваться.

А придется. Куда она денется.

– Слушай, – сказал директор, изгнав из кабинета секретаршу, – ты что из себя шута корчишь?

– Виноват, не понял. – Геннадий Родионович поморгал.

– В сельхозавре он был! – буркнул директор. – Вся школа знает. Оно нам надо?

– Но я действительно…

– А хоть бы и так! Допускаю, что не врешь. Верю, был ты внутри сельхозавра, с тебя станется, а болтать-то об этом зачем? Теперь в школе только и разговоров, что о тебе. Мне донесли: кое-кто из учеников мечтает повторить твой подвиг. А если с придурком что случится – кто будет виноват?

– Министерство сельского хозяйства, – угрюмо пробубнил Геннадий Родионович.

– Я буду виноват! – взрыкнул директор. – Я и классный руководитель. И если придурок будет из твоего класса, я тебя покрывать не стану, даже не надейся. Кому хоть разболтал-то?

– Да так… двоим-троим.

– А конкретнее? Колись, не тяни.

– Зое Леонидовне, – раскололся Геннадий Родионович, чувствуя себя негодяем. Миниатюрная биологичка Зоя Леонидовна ему нравилась. Не настолько, чтобы вновь надеть на шею супружеский аркан, но все же…

– Нашел кому! В общем, так. Скажешь, что разыграл ее. Не ей скажешь, а кому-нибудь из педколлектива, у кого язык тоже вроде помела. Клин клином. С хиханьками скажешь. Зоя Леонидовна на тебя обидится, но ты сам виноват. На вопросы остальных отвечай серьезно и с честными глазами: выдумки, мол, не было ничего такого. Это первое. Чтобы сегодня же провел со своим классом разъяснительную беседу об опасности бродячих сельхозавров, а с остальными классами – в течение недели. Проведи и сделай об этом запись в классном журнале, чтобы документ был. Уяснил задачу?

Пришлось кивнуть.

– Это второе. А вот третье: тебя еще куда следует не вызывали?

– Н-нет…

– Вызовут, – посулил директор. – Думаешь, сельхозавры зачастили в город спроста? Как бы не так. Это глобальным терроризмом попахивает… А ты что… раньше не по этой части работал?

– По террористической? – дерзнул съязвить Геннадий Родионович.

– По сельхозавровой! По нано… ну, по этим самым.

– Никоим боком. Я по прежней специальности оптик-расчетчик.

– Тогда очки надень, оптик! Живешь, как ничего не видя…

Это Геннадий-то Родионович ничего не видел? Три раза ха-ха. Побывав внутри коллоидной туши, умеющей вдобавок ко всему играть в шахматы, Геннадий Родионович крепко насторожился. Чувствовал: что-то будет. Всякий российский человек нутром чует близость перемен к худшему, но не всякий цепенел от ужаса в движущемся киселе, и не всякий видел поставленный киселем мат. Геннадий Родионович чувствовал, что имеет фору перед остальными. Это скорее тревожило, чем радовало. Тот, кто с детства привык считать себя лохом и неудачником, всегда подозревает, что, как бы далеко он ни вырвался, на финише его все равно обойдут. И заранее мирится с этим.

Кроме данного случая.

Ибо на кону – не деньги и не карьера. На сей раз на кону стояло нечто большее. Геннадий Родионович понял это сразу, как только увидел не им поставленный мат конем и слоном.

Он отказался от вечерней банки пива и перестал играть в шахматы с Рыбабой. Больше не развлекал оболтусов физическими опытами. На переменах был рассеян, а на уроках свирепствовал с холодно-отстраненным видом, как Аракчеев.