Звездное тяготение

Всего на короткий миг забылся, охваченный прихлынувшим чувством, и в памяти совсем неожиданно всплыло другое – тот вечер нашей встречи с Надей… Кажется, он был третьим. Тогда я уже собрался, оставалось только уйти из казармы, нырнуть в заборную щель – и ищи-свищи. Даже сержанту Долгову доложил: ухожу к соседям, к Пушкареву. Ему оставалось только дать мне "добро": было свободное время. Но вдруг какое-то сомнение вползло в душу, засосало, и неожиданный вопрос – что делаю? – впервые, будто улучив момент и подкравшись, встал резко, остро. И вызвал странное раздражение: своими самоволками подвожу не только себя, а кого-то еще, всех, чуть ли не весь свет. Глупость стоеросовая!

Раз, другой прошелся вдоль забора в нерешительности. В конце концов, каждый отвечает за себя – и нечего распускать слюни! Я тогда шагнул к забору, отвел решительно доску…

Но моя мрачность, пока шел знакомой тропинкой через поле, не развеялась, и Надя это заметила: "Что с вами?" – "Хандра. Раздваиваюсь, – усмехнулся я. – Между хорошим и плохим. Первого во мне нет, второго – хоть отбавляй"… – "Почему вы так говорите?" – "Потому, что это правда". – "Вы просто наговариваете". – "Блажен, кто верует". – "Да? – как-то испуганно произнесла она и вдруг решительно заявила: – Не верю!" И порывисто взяла меня за руки.

Я усмехнулся, готовый сморозить что-нибудь очередное, но взгляд ее внезапно остановил меня. Удивительно доверчивый, открытый. Бедняжка, если бы она тогда знала о моих самоволках! Нет, на этот взгляд нельзя было ответить какой-нибудь пошлостью, банальностью – я неловко переменил тему разговора, но так и не мог до конца оправиться от какой-то непонятной скованности. Взгляд ее преследовал меня, не отступал, как укор совести: я чувствовал его весь вечер.

"И неужели вот с такими глазами могла сделать потом все остальное?" Впрочем, что теперь жалеть? Человеку в душу не залезешь и до времени не узнаешь, что там…

– Команда "К бою" была! – хрипло прошипел Сергей, проносясь мимо метеором. – Уснул?

Я побежал вслед за ним. Установка взревела двигателем: сейчас Гашимов развернет ее на указанное лейтенантом место, установит к бою. Авилов уже шагал к бурьянистому бугорку, на ходу расстегивая ремни треножника прибора. В стороне, за пологим холмом бункера на железных ажурных вышках, люди полигона прилаживали теодолиты и еще какие-то неизвестные диковинные приборы, похожие на чемоданы.

…Транспаранты пульта горели ровным светом – все исправно. Возле муарового шкафа, от которого веяло домашним теплом, застыл, не шелохнется, лейтенант Авилов, рука на боевом ключе. Народу в бункер набилось много, – кажется, все высокое начальство. Разговаривали вполголоса. Солдаты забились в угол, притихли. А я думал, что сейчас и эта ракета уйдет в поднебесье. Поработали, умаялись – вон у всех глазницы, как ямы, хотя сами глаза блестят, будто кокаина капнули в них, потрескались губы, пошелушились, – будет заслуженный отдых…

– Пуск!

Глухой шум за стеной бункера отозвался на резкий голос Авилова. И тотчас все увидели: серый с пылью дым взвихрился, вырвалось пламя, обволакивая ракету, но ее нос остался на месте… Аварийный пуск! Ясно – беда! Солдаты застыли в углу. Уфимушкин, сняв перед этим очки, чтобы протереть, так и замер, держа их в левой руке на весу – белые тесемки подрагивали. Жилистая шея вытянулась, лицо горько сморщилось. Он-то лучше нас понимает, что стряслось с "уникальной"!

Все молча сгрудились, смотрели туда, на установку, окутанную дымом и гарью. Люди были беспомощны, и эти секунды, пока выгорело топливо, показались чересчур долгими. Тягостное, напряженное молчание воцарилось в бункере: всех волновал один и тот же немой вопрос – что делать? Полное лицо конструктора (нам до стрельбы о нем шепнул Уфимушкин) побледнело, резкие дужки запали у губ – будто фасонным долотом их пробили.

– Ракету нужно было бы спасти, разрядить, – взволнованно сказал он, нарушая тишину. – Думаю…

И не договорил. Понял: излишне доказывать значение и необходимость этого – люди и так все сознавали.

Руководитель – генерал, в шелковой зеленой рубашке с мокрыми подтеками на спине и под мышками, обвел тревожным взглядом присутствующих:

– Так что будем делать?

И снова молчание. А я взглянул искоса на лейтенанта Авилова: он уставился на генерала в строгой задумчивости – в голове, наверное, ворочались камни-мысли. Что ж, понятно – он командир расчета, руководил нами, мы готовили эту ракету… И вдруг с внезапной остротой и волнением, будто мне передались незримые мозговые излучения, я понял, о чем он думал. "Разрядить – значит, высвободить ракету из направляющих, отнести ее со стартовой площадки, – проносилось у меня. – Краном этого не сделаешь, только осторожно могут люди… А дальше останется самое опасное: обезвредить. Под заглушкой механизм взведения… Кто знает, что там произошло при аварийном старте?… Можно ожидать всего. Целы ли чеки механизма взведения? А если они уже нарушены? Тогда может произойти худшее – взорвется!…"

Авилов вдруг шагнул вперед, вытянулся перед генералом: