Звездное вещество

Я не сказал больше ни единого слова. Чувствовал себя раздав­ленным – нравственно и физически. В словах Стаднюка была правда, вот что оказалось всего страшней... Я брел вечером с работы по снеж­ной каше пополам с водой. Мокрый снег все падал и падал сверху. "Женя, моя милая! – думалось мне. – Ты была права. Меня "снесли", как сносят канадские "профи" лучшего игрока противной команды... Все кончено". И страшна была, как черная пропасть, мысль о том, что все для меня кануло навсегда – любовь, талант, сама жизнь...

Мне открыла Даша. Негромко звучало фортепиано. Маша разу­чивала Шопена к выпускному экзамену в музыкальной школе.

– Папа, что с тобой? Ты очень бледный, – испугалась Даша.

– Устал, дочура. Сейчас ободримся немного, и все пройдет.

Я вошел в ванную и в зеркале увидел обросшего и постаревшего сразу на десять лет мужика с тоскливыми покрасневшими глазами. "Так не пойдет, – сказал я себе. – Будь же мужествен, наконец!" Сейчас же нужно тщательно выбриться... Вот так. Теперь после горячей во­ды – ледяную на лицо, на грудь, на спину. Как следует растереться по­лотенцем. И непременно белую рубашку, самую свежую... Ничего, что ужин придется готовить. Подкатать элегантненько рукава и одеть пе­редник. И никогда не показывать детям горя и огорчения на лице. Но непростая это оказалась материя – быть мужественным. Ох, какая не­простая!

Ночью я проснулся от сильной боли в груди слева. Не тогда ли я подумал о митральном стенозе у себя самого?.. Нет, проснувшись, я был весь захвачен нелепостью того, что произошло: меня фактически выкинули из дела, которое я сам начал! Разумеется, Стаднюку не ну­жен конкурент. Он не хочет ни с кем делиться большим успехом. К фи­нишу он должен прийти один. Ведь он спит и видит себя, как это он называет, Герсоцем... Давно, со времен злосчастного "Эха".

А что, если пойти и пожаловаться Бердышеву? Я скажу директо­ру: "Не нужны мне никакие награды и почести. Хочу одного, успешно завершить то, что начал... Ведь это я сам, до Сандерса, разглядел воз­можность "эффекта кнута"! Ведь это я придумал циркотрон и впервые зажег чистую реакция синтеза в водородно-литиевой плазме! Разве я виноват, что эти явления превзошли по сложности наши ожидания? Даже у больничной койки гибнущей жены я находил силы думать над тем, как подчинить нашей воле "реактивный" уип-эффект... Я преодо­лею теперешний свой кризис, Владислав Петрович, я смогу подняться над своим горем и верну свою былую способность к продуктивной жи­вой работе..."

Но я вспомнил, как встречал Бердышев жалобы Пересветова на того же Стаднюка. Он скажет: "Идите и работайте, Величко, нечего тут склочничать. Вам поручили важное дело. Георгий Иванович прав, комплексная увязка энергетической установки только вашей лабора­тории и по плечу!" И после этого станет мне очень и очень стыдно... Нет, жаловаться и канючить я не пойду!..

А ведь зря не пошел, потому что результат был самым неожидан­ным для меня самого: в ближайшие недели я возненавидел не только Стаднюка, но и свою работу... Никому и никогда, даже и детям своим, я не признавался в этом. Но это было. Я ненавидел работу, которой отдал пятнадцать самых лучших лет своей единственной и неповтори­мой жизни. Ненавидел люто, до скрипа зубов, в те бессонные ночи... За что же? За то, что эта работа отбирала у меня столько времени. От­бирала его у нашей любви, у нашей нежности, у жизни нашей. Сколько Жениных улыбок, света глаз, нежных ее объятий и просто ее присутст­вия рядом отдано мною только за то, чтобы на "кредит" в 3 киловатта получить жалкий "дебет" в 400 ватт!..

О, я прекрасно понимал, что чувствую и думаю несправедливо, нехорошо, нечестно... Ведь это она, мой прекрасный "домовой", тор­мошила меня, заставляя поверить в свое предназначение, требовала свято любить дело, которое я теперь ненавидел. Не будь у меня этого дела, быть может, не было бы у нас с Женей того, что было... Все это я понимал. И ничего не мог с собой поделать.

Приближалась пора цветения черемухи. По ночам у самого, каза­лось, моего изголовья пели соловьи. Жили они здесь, неприметные и тихие днем, или налетали ¹ночью в березняк над речкой?.. Иначе, как разбойником и не назовешь эту беспощадную птаху, которая бьет тос­кующую душу звонкими и томительными своими трелями в кромеш­ной мгле, нависающей сразу же над цепочкой фонарей вдоль прибреж­ной дороги. Я вставал, поднятый ими в самый глубокий час ночи, выходил на балкон и слушал, и пытался понять и осмыслить свою судьбу, и тоску, и эту странную ночь и свою ненависть к работе. Как жить в мире, где уже невозможны ни любовь, ни творчество, потому что не стало той, кому все это посвящалось?.. В такую ночь и решился я наконец выполнить ее последнюю волю, хотя Надежда слышать об этом не хотела, считала это бредом и дикостью и "пробивала" захоро­нение праха на Ваганьковском, в колумбарии.