Звездные часы и драма «Известий»

Запомнилось, что сказано это было в коридоре, почти на бегу — Ефимов быстро шагал с обеда в буфете к своему кабинету, я в ту же сторону, только дальше, в типографию. Такое и раньше было в его манере: не теряя времени на вступление, быстро что-то сказать, указать и продолжить заниматься своим делом.

— Хорошо, Николай Иванович! — ответил я, считая, что это действительно хорошо: тесная работа с главным редактором, его первым замом очень благоприятствует делу, особенно ближе к подписанию номера, когда многое в газете зависит от скорости принятия решений.

Но в редакции теперь уже два первых зама, однако Севрука Ефимов не упомянул. Чем тот занимается, будет заниматься, меня не сильно интересовало. Другой вопрос: поскольку Ефимов в курсе, что известинцы хотели видеть в кресле главного редактора Голембиовского, не отразится ли это на их отношениях, а заодно и на обстановке в редакции? Когда я заговорил об этом с Игорем, он ответил:

— Да что ты! У нас прекрасные отношения, мы друзья.

«Тройкой» мы собирались недолго. Придерживаясь своих сугубо личных взглядов, никогда, ни разу не сговариваясь друг с другом, в принципиальных вопросах мы с Игорем придерживались, как правило, одной точки зрения, Ефимов — часто противоположной, она и становилась руководством к действию. Что нормально, в редакции должно быть единоначалие. Вскоре Николай Иванович стал предпочитать другую форму рабочих встреч в своем кабинете. Послушает, поблагодарит и скажет:

— А я подумаю.

Потом открываешь свежий номер и видишь, о чем он подумал. Обычно это сокращения, иногда механические, просто ради того, чтобы материал занимал поменьше места на полосе. Но иной раз убирались и наиболее острые абзацы.

Так же было и на утренних планерках, где собирались редколлегия, редакторы отделов, дежурные бригады. Я докладываю: что уже готово, что ожидается в номере, идет обсуждение. Последнее слово за главным: он обобщает разговор, не останавливаясь на деталях, он их обдумает наедине с собой. А в вышедшей газете обнаруживается, что одних деталей уже нет, другие изменены. Правку вносил и Лаптев (по мере развития гласности в стране все реже). Но никогда он не делал это скрытно. В кабинете и на планерках, летучках он аргументировал свое вмешательство в содержание материалов. Нет, не оправдывался, а разъяснял свою позицию, он был постоянно в диалоге с авторами, со всем коллективом. Был открыт для обсуждения любой темы, любой трактовки, в том числе и самой антипартийной, антисоветской. Он не каждый раз мог убедить человека или всю аудиторию в правоте своего мнения, но всегда выслушивал другую точку зрения и не однажды ее принимал, отказываясь от собственной.

Привыкнув к такому характеру общения с главным редактором, известинцы стали болезненно реагировать на совершенно иной стиль руководства, демонстрируемый Ефимовым. Вскоре уже не было планерки, на которой не прозвучал бы вопрос даже не по одной, а по нескольким публикациям в только что вышедшем номере. Почему сделаны те или иные сокращения, почему поменялся смысл одного материала, почему выброшен из номера другой? Эти вопросы задают авторы и редакторы отделов, члены редколлегии и замы главного. Аргументаций в ответах нет, они общие, лаконичные: корреспондент не разобрался, об этом лучше не писать, не надо винить во всем партию…

Не прошло и двух месяцев, как Ефимов в «Известиях», а на летучке уже вовсю идет в его адрес критика. 18 июля, Эдвин Поляновский:

— И редколлегия, и главная редакция испытывают огромное давление со стороны главного редактора, когда речь идет о публикации материалов. Кто-то из заместителей бьется как рыба об лед, кто-то робко возражает, кто-то вообще равнодушен. В итоге хороших материалов в «Известиях» нет, зато я вижу, как публикует наших авторов «Огонек». Он печатает то, что не идет у нас. Феофанова попросили убрать имя Ельцина, но на этом строится весь его материал. Что за новый метод редактуры? В результате написанное Феофановым заняло половину разворота «Огонька».