Звездные часы и драма «Известий»

О моей поправке к проекту постановления редколлегии. Надеин изложил в нем пункт о Мамлееве таким образом, что его позиция в дни путча по отношению к содержанию газеты, особенно 19 августа, была приравнена к той, которую занимал Ефимов, и поэтому он тоже должен быть отстранен от занимаемой должности. Я возразил по двум причинам. Во-первых, не сомневался, что если бы все решения принимал не Ефимов, а Мамлеев, то газета сообщила бы о заявлении Ельцина и дала бы больше информации о негативном восприятии путча в стране и за рубежом. Такое убеждение у меня сложилось в ходе многократного общения с Мамлеевым в течение всего дня 19 августа — он не во всем соглашался с главным редактором, хотя команды его исполнял. Вторая причина была сугубо личной: я не мог допустить столь сурового и несправедливого наказания человеку, которого всегда уважал и к кому испытывал чувство признательности за давнее доброжелательное отношение ко мне.

Спустя неделю редколлегия вернулась к формулировке о Мамлееве — только для того, чтобы оставить его в прежней должности. Но теперь уже в сферу его обязанностей не входила работа с содержанием газеты, ведением номеров, он больше занимался издательскими делами, подпиской. Пробыв в «Известиях» еще почти два года, Мамлеев возглавил общественную организацию «Российский фонд мира».

Несмотря на имевшиеся расхождения во взглядах на то, что происходило в стране и в «Известиях», мы с Дмитрием Федоровичем поддерживали дружеские отношения до конца его жизни, наступившем в январе 2012 года. В последнее время больше общались по телефону, раньше было много встреч и долгих разговоров. Несколько раз виделись втроем — с Кларой Степановной Лучко. Впоследствии вдвоем с ним посещали ее могилу на Новодевичьем кладбище. Как-то так получалось, что об августе 1991 года мы с ним ни разу не говорили, набиралось много других тем, которые обсуждать было легко…

О Севруке. Он в тот же день, 22 августа, собрал свои вещи и покинул «Известия». Примерно через неделю позвонил мне, сказал, что хотел бы увидеться. Когда пришел и мы сели за большой стол, он вдруг зарыдал. Просил помочь с трудоустройством. Я пробовал, но мне это не удалось — нигде журналисты не хотели видеть этого человека. Еще он попросил о письме от имени «Известий» в Комиссию по персональным пенсиям (кажется, при Совете министров СССР) с просьбой сохранить за ним обслуживание в Государственном лечебно-оздоровительном объединении. В начале сентября такое письмо было заготовлено, и Голембиовский его подписал. Спустя время Севрук вернулся на свою родину — в Минск, где многие годы преданно служил в пропагандистской команде президента Белоруссии Лукашенко, иногда мелко покусывая своими публикациями Горбачева, Ельцина, российских либералов.

Точно такое же письмо в комиссию по персональным пенсиям, как для Севрука, подписал Голембиовский и для Ефимова. После «Известий» он работал ответственным секретарем «Независимой газеты», затем в этой же должности в журнале «Российская Федерация сегодня», кадровый костяк которого составляли бывшие известинцы. Главный редактор тоже был из наших — опытный журналист, поэт Юрий Хренов. Все, что теперь приходилось слышать о Ефимове, было только со знаком плюс — как о человеке и как об ответственном секретаре. Это и неудивительно, мы тоже его знали таким до того, как он стал главным редактором. Известинская драма Николая Ивановича не просто в том, что он преданно служил партии, она больше лежит в ментальной плоскости: его видение мира как руководителя газеты не совпадало с мыслями и чаяниями управляемых им людей. Его мнения, его действия не воспринимались как адекватные проблемам, которые встали перед страной, обществом. В другом коллективе, с другой гражданской позицией он, скорее всего, был бы уважаемым руководителем, а у нас случилось то, что можно назвать еще и психологической несовместимостью.

Не слишком ли жестоко мы с Ефимовым обошлись? — спустя много лет задавался этим вопросом в книге «С журналистикой покончено. Забудьте» испытывавший некоторое чувство вины Друзенко. И тут же находил аргумент в свое оправдание: разве можно было иначе? «На войне как на войне. Тогда война казалась абсолютно справедливой, — сказал Толя, заканчивая свою мысль все же большим сомнением в том, что мы поступили в августе 91-го правильно: >— А сейчас? То-то и оно».

Я разделяю ход мысли Друзенко, но не принимаю ее окончания. Выражаясь его словами, я считал и считаю, что не только та редакционная война, но и ее исход были абсолютно справедливыми.