Звездные раны. Хранитель Силы. Правда и вымысел

Помногу за один раз бабушка не рассказывала, в любом состоянии себя контролировала и терпеть не могла назойливости. Скоро я нашёл лазейку к её памяти: старая мама чуть ли не до смерти чай пила из самовара и потому к ней собирались старые подруги и бабушки с улицы, приносили узелочки с сахарком, конфетками-пряничками и усиживали пару вёдер кипятка. Больше молодость вспоминали, старое житьё, я же сидел тихо за перегородкой и слушал.

Они забывались, а то и вовсе не знали, что их подслушивают, начинали спорить, восстанавливая события давно минувших лет и в азарте проговаривались, выдавая семейные или вовсе интимные тайны. В общем, не святые они были, наши предки, и «самоходкой», без родительского благословения замуж выходили, и отраву подсыпали своей товарке, чтоб зачахла и чтоб потом её парня переманить, и с чужими мужьями-жёнами любовь крутили. И вот когда старушки расходились, а мягкая, погруженная в прошлое бабушка, оставалась одна, я пил с ней чай до одури и получал очередную порцию информации.

Однажды я понял, что выжал из неё всё, что мог, или точнее, что она могла рассказать. На остальном было табу, и если я напирал, старая мама сердилась, замолкала и убирала со стола. Я уезжал в город, полагая, что она соскучится и станет добрее, но бабушка, привыкшая жить под спудом вечной опасности и страха, умела держать язык за зубами.

* * *

Повесть «Гора Солнца» писалась трудно и долго — пять месяцев, поэтому я выложился весь, несколько дней не спал ни минуты, ходил опустошённый, потерянный и мысленно готовился ехать в Москву, в журнал «Наш современник», где уже была опубликована одна моя повесть. Но случилось событие непредвиденное, сравнимое разве что с солнечным ударом. Произошло это на двадцать седьмой год от явления Гоя, в начале снежного, холодного ноября.

Оказавшись снова бездомным, я поселился на квартире у цыганистой бабки в полуподвальной комнатке с люком в потолке, в проёме которого каждый день появлялась ворчливая хозяйка. Единственное окно было на уровне с землёй, и выходило на разрушенную монастырскую стену, за которой в то время ещё виднелись руины часовни над захоронением знаменитого местного пророчествующего старца Фёдора Кузьмича. По преданию (да и не только по нему, что доказали японские исследователи-графологи), на самом деле он был государем Александром I, по странным, никому не понятным обстоятельствам умершим в Таганроге и вдруг воскресшим в образе старца в Сибири.

В Томске он жил уединённо, в келейке, построенной собственноручно на угоре, с видом на широкую пойму реки Томи (там сейчас стоит памятник репрессированным в годы революции). Не прославился каким-то особым молельником или постником, напротив, говорят, мимо храмов ходил — шапки не ломал и лба не крестил, но народ к нему шёл валом. И сюда же, по свидетельствам приближённых ко двору особ, тайно приезжал Николай I, чтобы удостовериться, в самом деле ли это его старший брат.

История умалчивает подробности их встречи, но известно, что он вышел от старца со слезами и в тот час же велел ехать.

* * *

Загадочная фигура Фёдора Кузьмича и так притягивала внимание, тем более, я всё время смотрел из окна на развалины и близость его праха каким-то образом действовала на подсознание. Я всё время помнил, что под грудой заросших травой и кустарником кирпичей могила перевоплощённого государя и это подспудно притягивало воображение. Когда же закончил повесть и от перевозбуждения не мог ночами спать, часами бродил по руинам монастыря, стоял у могилы и однажды очутился возле соседнего дома, выстроенного торцом к нашему. Тут и увидел вросшую в землю чугунную плиту, которая лежала вместо первой ступени крыльца (раньше издалека казалось, камень).

Улочки кругом были немощёные, слякотные, так что о неё вытирали ноги, чтоб грязь в дом не тащить. И сейчас я рассмотрел наполовину стёртые литые буквы, собственно о которые и шаркали подошвы. И мало того, прочитал плотную древнерусскую вязь, точнее, остатки её, за многие годы сточенную ногами, будто наждаком — «…PAX БЛАЖЕН… СТАР… ФЕОДОРА КОСМИЧА…». Вокруг текста была какая-то виньетка и ещё несколько непонятных для меня тогда знаков, которые я принял за орнамент или украшение. И лишь по прошествию многих лет, когда стал вплотную заниматься алфавитами и азбуками, понял, что это могло быть руническое письмо.

Пожалуй, самой странной деталью, отмеченной ещё тогда, было полное отсутствие каких либо христианских знаков. Коль надгробие, то уж обязательно должен стоять крест, тем паче, могила старца находилась в часовне!

Наверное, это обстоятельство и позволило приспособить плиту для дела непотребного, иначе набожные бабушки, жившие в этом доме, рассмотрели бы крест и не стали вытирать об него ноги.

Хочется же верить в благородство перевоплотившихся комсомолок тридцатых годов…