А он хотел сказать ей: «Ты словно из романов Майн Рида, ты прекрасна и далека. Но я хочу приблизиться к тебе и совершать рыцарские поступки ради тебя. Я совсем заврался, и, честно говоря, мне очень страшно быть одному, но, если бы меня прострелили пистолетными пулями, ты положила бы холодное полотенце мне на лоб. Ведь правда? Или нет?»
— Может быть, ты влюблен в меня? — резко спросила Таня и дернула его за рукав.
Он понял, как она взбешена, улыбнулся своей собачьей улыбкой и запел:
— «Он был титулярный советник…»
Она нахмурилась. Он понял, что опять не угодил. И рассмеялся обычным гулким смехом.
— Нет, нет, мое сердце отдано…
— Лилиан! — облегченно засмеялась она и погладила его по плечу.
Теперь все встало на свое место, и она уже могла проявить к нему обычное насмешливое участие.
— У тебя, должно быть, плохо идут дела, Витя? Скажи, ты еще не устроился радиокорреспондентом? Что говорит тот человек, который так же, как и ты, в молодости был одинок?
— Он хочет послать меня учиться в университет.
— В какой еще университет?
— В Мичиганский, — спокойно сказал Кянукук. — В порядке культурного обмена.
Таня вытаращила глаза:
— Что ты такое говоришь, Витя?
— Да, да, в Мичиганский. Сейчас как раз проходят необходимые формальности.
Она вздохнула.
— А живешь ты по-прежнему у Лилиан?
Кянукук почесал затылок.
— Нет, ведь мы в размолвке. Сейчас снимаю комнату в одной интеллигентной семье. Все удобства, белый телефон, представляешь? Одна беда, хозяйка сумасшедшая женщина. У нее гниет нога.
— Да, да, понимаю, — кивнула Таня. — Помирись с Лилиан.
— Конечно, помирюсь, но я считаю, что мужчина должен быть самостоятельным. Сейчас я занимаюсь обменом на Минск. Меня попросили помочь. Очень сложная история — тройной обмен. Старые, больные, интеллигентные люди. Обратились ко мне за помощью, как к сыну. Это очень сложно, но в результате, понимаешь ли, Таня… В ре-зуль-та-те у меня будет своя комната, резиденция, так сказать. Здесь, в замечательном районе, возле парка. Комната с антресолями, с камином. Представляешь, я сижу перед камином, ноги покрыты пледом, глоток виски, читаю Бомарше и подбрасываю полешки, а?
Таня всплеснула руками:
— Витя, ведь ты все выдумываешь! Ты без конца все выдумываешь, да? Только скажи честно!
Она окинула взглядом Кянукука, его худенькие плечи, поднятые вверх, улыбочку, застывший в глазах страх — и ей показалось, что он в любую минуту может исчезнуть. Трах — и готово, и нет его, пропадет, как призрак, растает, как тают минуты, часы и дни.
— Нет, нет, — сказал он, — я не все выдумываю. Тяга к творчеству, так сказать, обобщенные образы времени. Ты понимаешь?
— Мичиган — выдумка? — резко спросила она.
— Ну, не обязательно Мичиган, может, и Гарвард.
— Обмен на Минск? Камин и все такое?
— Немного фантазии. Что в этом плохого?
— А Лилиан?
Кянукук побагровел:
— Как тебе не стыдно, Таня! Не говори так о Лилиан. Я уверен, что вы полюбите друг друга.
— Ну ладно, ладно, — устало отмахнулась она.
«Мне-то какое дело, — подумала она. — Разве он маленький? Дылда. А если он болен, пусть им занимаются врачи. У меня голова трещит, я устала, мне тошно».
Она стала смотреть в зал, где танцевали фокстрот и среди танцующих то тут, то там мелькала красная львиная маска администратора.
— Я получил письмо от Вали, — осторожно сказал Кянукук.
— Что он пишет? — спросила она холодно, а под столом сжала руки.
— Он собирается на Камчатку.
— Он вечно куда-нибудь собирается.
— Правда, он хороший парень, Таня?
— Все вы хорошие парни, — проговорила она. — Вон еще трое хороших парней. Всю жизнь меня окружают только одни хорошие парни.
Засунув руки в карманы, к их столику пробирались три красавца — Олег, Миша и Эдуард. Олег что-то говорил Мише, а тот горбился, хихикал, насмешливыми глазами скользил по залу. Он был несколько тяжеловат и сутул, у него была короткая мощная шея и лицо восточного типа. Миша считался в их кругу остроумным парнем; он знал все остроты из книг Ильфа и Петрова. Никто не мог так быстро разрешить различные математические парадоксы и разного рода занятные головоломки. Короче говоря, Миша был одним из тех людей, о которых говорят: «Ну уж он-то что-нибудь придумает».
Они подошли как раз в тот момент, когда официант принес заказанную Кянукуком бутылку шампанского. Эдуард взял бутылку, содрал с горлышка серебряную обертку, открутил немного проволочку, раздался хлопок — пробка осталась в руке у Эдуарда, бутылка слегка дымилась.