Звездный десант

Первые шесть недель были здорово тяжелы и насыщены: муштра сменялась марш-бросками и наоборот. Уже к тому времени, как отсеялась первая партия, мы способны были сделать пятьдесят миль за десять часов — очень прилично для тех, кто раньше нечасто ходил пешком. Отдыхали мы на ходу, только меняли аллюр — тихий шаг, быстрый шаг и рысь. Иногда мы, прошагав в один конец, разбивали лагерь, съедали полевые рационы, ночевали в спальниках, а на следующий день возвращались обратно.

Однажды мы вышли в обычный поход, без заплечных мешков, без рационов. Когда не остановились на обед, я не слишком удивился — знал уже, что к чему, и заблаговременно спер в столовой сахара и галет и еще разной еды и все это рассовал по карманам, однако, когда начался вечер, а мы продолжали удаляться от лагеря, почуял неладное. Но я уже был настолько умен, что не задавал дурацких вопросов.

Остановились мы перед самым наступлением темноты — три роты, уже достаточно поредевшие. Был устроен батальонный смотр, правда без музыки, затем расставили часовых и разрешили нам разойтись. Я немедленно направился к капрал-инструктору Бронски — с ним общаться было полегче, чем с остальными, а я все-таки чувствовал на себе некоторую ответственность. Дело в том, что к этому времени мне посчастливилось быть произведенным в рекрут-капралы. Правда, эти шевроны были считай что игрушечные — никаких привилегий не давали, кроме как отвечать за все свое отделение, а снять их могли еще быстрей, чем нашили. Сперва Зим перепробовал в роли рекрут-капралов всех, кто постарше, а я нарукавную повязку с шевронами унаследовал пару дней назад от командира нашего отделения. Он, не выдержав нагрузок, загремел в госпиталь.

— Капрал Бронски, — спросил я, — что там слышно? Когда будем ужинать?

Он в ответ ухмыльнулся:

— Да есть у меня пара галет. Хочешь, поделюсь?

— А? Нет, спасибо, сэр. — У меня съестных припасов имелось куда больше. — Значит, ужина не будет?

— Знаешь, салажонок, мне тоже никто не доложился. Только вертолетов со жратвой что-то не видать. На твоем месте я бы собрал свое отделение да прикинул, что к чему. Авось кому и посчастливится подбить камнем кролика.

— Есть, сэр. Но… Мы пробудем здесь всю ночь? Ведь спальников мы не взяли!

Он выпучил на меня глаза:

— Да что ты говоришь? Спальников не взяли, надо же! И правда, не взяли…

Он сделал вид, что напряженно думает.

— М-м-м… Видал когда-нибудь, как овечья отара во время бурана сбивается в кучу?

— Нет, сэр.

— Все равно попробуйте. Овцы же не замерзают, авось и вы не замерзнете. А если не любишь компании, можешь всю ночь бегать. Никто слова тебе не скажет, если не будешь за посты вылезать. Главное, не тормози — и не замерзнешь! Разве что маленько устанешь к завтрему!

Он опять ухмыльнулся.

Я отдал честь и вернулся к своему расчету. Мы стали делить наши припасы — и я на этом сильно проиграл; большинство этих олухов даже не сообразили спереть что-нибудь из столовой, а другие все сожрали еще на марше. Однако после нескольких крекеров и сушеных слив все-таки потише трубит в желудке.

Овечий прием тоже сработал: его проделал вместе весь наш полувзвод — три отделения. Конечно, если кто хочет выспаться, то ему не стоит проделывать такие штуки. Если лежишь с краю, один бок, как ни крути, мерзнет, тогда, понятно, лезешь в середину. А уж когда ты в середину пролез — согреваешься, но тут каждый норовит сложить на тебя свои мослы либо дышит в лицо своей нечищеной пастью… Так и ползаем всю ночь взад-вперед, на манер броуновского движения, и не заснуть, и не проснуться окончательно. Поэтому ночь будто сто лет тянется.

Подняли нас бодрым окриком:

— Па-а-адъ-ем! Вых-ходи стр-роиться! Жи-ва!

Крик сопровождался аккомпанементом инструкторских стеков, щелкающих пониже спины. Мы начали зарядку. Я чувствовал себя трупом хладным и не представлял, как смогу дотянуться до носков ботинок. Однако хоть со скрипом, но дотянулся, а на обратном пути почувствовал себя совсем разбитым. Сержант Зим, как обычно, был бодр и подтянут. Кажется, этот мерзавец даже умудрился побриться.

Солнце приятно согревало спины. Зим приказал запевать. Вначале — старые солдатские, «Le regiment de Sambre et Meuse», «Caissons» и «Пирамиды Монтесумы», а потом нашу «Польку полевую», которая кого угодно заставит пуститься рысью. Зиму еще в раннем детстве все уши медведь оттоптал — разве что мощный голосище остался, но Брекинридж уверенно вел мелодию, и даже Зимовы вопли не могли его сбить. На время мы преисполнились самоуверенности и распушили хвосты.

Однако через пятьдесят миль самоуверенности как не бывало. Ночь показалась мне длинной — а день вообще тянулся без конца. И Зим еще отчехвостил нас за «постные морды» и за то, что некоторые не успели — за девять минут от прихода в лагерь до поверки! — побриться.

Многие ребята решили в тот вечер уволиться, и сам я подумывал о том же. Однако не уволился — а все потому, что дурацкие шевроны рекрут-капрала все еще красовались на моем рукаве.

И в ту же ночь нам устроили двухчасовую учебную тревогу.