Звездный десант

Отлично, отлично… а как быть со всей этой чушью об училище? Это же совсем другое дело. Я мог представить, как отслужу двадцать лет, а затем буду прохлаждаться, в точности, как описывал Ас, с «фруктовым салатом» на груди и тапочками на ногах… а по вечерам я ходил бы в клуб ветеранов, вспоминал бы прежние времена с боевыми товарищами. Но училище? Я уже слышал Эла Дженкинса на одном из споров, где подняли этот вопрос: «Я — рядовой! Им и останусь! Если ты рядовой, спросу никакого. Кому это надо — быть офицером? Или сержантом? И так ведь дышишь тем же воздухом, верно? Ешь то же самое. Идешь туда же, делаешь то же самое. А забот — никаких».

Эл попал в точку. Что мне дали лычки, кроме шишек и синяков?

И все же я знал: я стал бы сержантом, если бы предложили. Не откажешься, пехотинец ни о чего не отказывается, он идет и принимает как есть. Повышение, думаю, тоже.

Но неужели так можно? Разве я смогу стать таким же, как лейтенант Расжак?

Мои ноги принесли меня к училищу, хотя я вообще не собирался идти в ту сторону. На плацу гоняли рысью роту кадетов, и выглядели они точь-в-точь, как салаги в учебном лагере. Солнце жарило, и учения не были столь же привлекательными, какими казались во время трепа в бросковой «Роджера Янга». Да с тех пор, как учебка осталась позади, мне не приходилось маршировать дальше тридцатой переборки. Вся эта чушь в прошлом.

Я смотрел на бедняг, взопревших в униформе; я слушал, как их костерят — тот же сержант, между прочим. Дом, милый дом… Я покачал головой и пошел прочь…

… в казармы, на офицерскую половину, где нашел комнату Джелли.

Он сидел внутри, задрав ноги на стол, и читал журнал. Я постучал по дверному косяку. Джелли поднял голову и рыкнул:

— Ну?

— Сарж… то есть, лейтенант…

— Дальше!

— Сэр, я хочу стать кадровым военным.

Он спустил ноги со стола.

— Подними правую руку.

Он привел меня к присяге, полез в ящик стола и достал мои бумаги.

Он будто знал заранее и подготовил бумаги на меня, те только и ждали, когда я появлюсь, чтобы их подписать. А я ведь даже Асу еще ничего не сказал. Каково?

12

«Офицеру никоим образом не достаточно одного лишь опыта… Ему следует быть джентльменом с широким образованием, прекрасными манерами, безукоризненной вежливостью и высочайшим чувством собственного достоинства… Ни один похвальный поступок подчиненного не должен избегать его внимания, даже если наградой за него станет только доброе слово. И напротив, ему не следует закрывать глаза на малейший проступок. Как бы ни были верны политические принципы, за которые мы сейчас сражаемся… корабли должны управляться на основе абсолютного деспотизма. Думаю, я достаточно ясно объяснил вам вашу чрезвычайную ответственность. Мы должны сделать все, что в наших силах, с тем, что у нас есть».

Джон Пол Джонс, 14 сентября 1775 года;

выдержка из письма военно-морскому комитету повстанцев Северной Америки

«Роджер Янг» опять возвращался на базу — за капсулами и за личным составом. Эл Дженкинс получил свое место в раю, прикрывая отход… тот, в котором мы потеряли и падре. Кроме того, меня ждал перевод. Я носил новенькие сержантские лычки (вместо падре Мильяччио), хотя было у меня предчувствие, что как только я уйду с корабля, лычки достанутся Асу. Мне их дали из чистой вежливости, прощальный подарок от Джелли перед поступлением в офицерское училище.

Но все это не мешало мне ими гордиться. С космодрома я вышел, задрав нос, и зашагал прямиком к пропускному карантинному пункту, чтобы поставить штамп в бумаги. Именно тогда я и услышал вежливый, полный уважения голос:

— Прошу прощения, сержант, но тот катер, что только что сел… он с «Роджера»…

Я повернулся взглянуть на говорящего, посмотрел на рукав. Небольшого росточка, сутуловатый капрал, несомненно, один из наших…

— Папа!

И тут капрал меня обнял.

— Хуан! Хуанито! Мой маленький Джонни!

Я поцеловал его, обнял и заплакал. Наверное, штатский клерк за конторкой впервые в жизни увидел двух целующихся младших офицеров. Ну если бы я заметил, что он хотя бы бровью повел, размазал бы по стене тонким слоем. Но я ничего не заметил, я был занят. Клерку пришлось напомнить мне, чтобы я забрал у него бумаги.

Ну а потом мы с отцом высморкались и перестали смешить народ. Я сказал: