Звездный дождь-2

- Марите плохо! Совсем плохо! Клод, скорей, скорей, он ее еле держит...

.."Марита ни за что не позволила бы, чтобы кто-то увидел ее в таком виде" , - толкается в голову непрошеная мысль. Даже пробираясь дремучим густолесьем, даже после схватки с орденцами, нагруженная двумя мешками, своим и Дана, она как-то ухитрялась сберечь прическу, пусть самую простую, и непомятое платье, и руки, пусть в царапинах, но чистые. И Латку медленно, но верно отучала от привычек грызть ногти и шлепать босиком. А тут...

Сначала Клод ее просто не узнал.

Это растрепанное существо с расцарапанным в кровь лбом - красавица Марита? Это бьющееся на сене, едва удерживаемое Сином, норовящее вцепиться зубами в шею бедняги-южанина - это и есть та "милле безупречность", как звал ее ехида-Дан?

- Ей стало плохо сразу, как вы улетели, - частила рядом Латка. - Сначала молчала, только обронила, что голова что-то болит... Ну прилегла в шалаше, я ей компресс на лоб принесла, она притихла. А потом смотрю, встает. За голову руками держится, стонет, а встает! Я помочь сунулась, может, ей того, в кустики надо... Спросила, а она мне "Пошла вон". Я чуть черпак не уронила - она так никогда... даже сначала... ну ты помнишь ведь... а потом глянула, и Клод, взгляд у нее... не ее.

- Глаза? - лекарь присел рядом, пока не касаясь. Странно...

- Не глаза... - Латка мучительно пыталась подобрать слова. - Взгляд. Будто изнутри кто смотрит. Чужой. Нехорошо так, на вещь будто. А потом ей совсем плохо стало.

- И ты Сина позвала?

- Он сам прибежал. Когда Марита упала и стала головой об землю биться.

- Так лоб - это она сама?

- Сама, конечно! Клод, так страшно было. Плачет, бьется и ругается... так ругается... я таких слов и не слышала никогда. Мы ее держим, а она то грозится, то обзывается. И нас обзывает, и себя. Мол, слабачка, бестолочь, только на глотки годится. И кусаться стала...

- Син, а сейчас она ка... Стоп. Куда?

- А? Укусила? Меня за руку, Сину в плечо и шею.

- Подожди! - Клода прошило ознобом не хуже Латки. - Куда годится?

- На глоток или на питье... не помню я. А что?

Вряд ли у лекаря получилось бы ответить. Ненавистное слово было как ветер на море - волна воспоминаний взметнулась и заколола ледяными, ранящими брызгами. Подпитка... подпитка... касание губ, пляшущая под ногами земля, тошнотная слабость, от которой, кажется, вот-вот остановится сердце. Лицо отче Лисия, довольное, с блестящими глазами. Тревожные вопросы Стимия, "Лисий у тебя, считай, год жизни отнял"... уплывающее сознание... подпитка...

Марита сказала такое?! Невозможно.

- На подпитку... - прошептал за него хрипловатый голос. - Девушка? Не может быть! Это закладка.

- Что? - не понял Клод, оборачиваясь к непонятному пленному, так вовремя вернувшему дар речи.

- Безымянный... - растерянно-радостно шепчет Лата. - Безымянный, ты заговорил?

- Потом! - обрывает ее Тир. - Какая закладка? О чем ты?

- Тоже потом! Сейчас держи ее!

- Аркат... - вдруг выдыхает Марита, и неузнаваемые серые глаза упираются взглядом в бледное лицо безымянного. - Аррркат... какая хорошая новость для...

- Замолчи! - и побелевший безымянный бьет девушку в лицо, выключая сознание...

Город Ирпея, Пограничные земли.

С любопытством у ирпейцев было как у всех - город небольшой, от столицы далекий, из развлечений только торговые караваны да изредка заглядывающие бродячие менестрели. Так что каждый новый человек жадно обсуждался на все лады, начиная от внешности и заканчивая потраченными в торговых рядах деньгами. А каждая сплетня, особенно в долгие глухие сезоны дождей, перемывалась месяцами! К примеру, беременность дочери второго судьи полоскали чуть ли не полгода, обсуждая и внешность "этой бестолковой", и тяжелые моральные переживания господина судьи, вынужденного терпеть в своем доме столь безнравственную особу, и, разумеется, кандидатуру потенциального отца! Таисита, мечтавшая когда-то прославиться, могла быть спокойна - ей, тощенькой бледной блондиночке, приписали в любовники чуть ли не все мужское население города, сделав исключение разве что для кладбищенского сторожа Петроса, официально получавшего пенсию именно за неспособность к продолжению рода, воспоследовавшую от ранения (хотя злые языки сплетничали, что за ранения просто так пенсию не дают, просто Петроса так неудачно прищемил дверью наследник градоправителя).

Даже странно, что столь развитое любопытство так долго обходило вниманием некий дом близ торговых рядов. Точнее, раньше, когда в крепком каменном строении обитал купец из Алты, своя доля сплетен ему регулярно перепадала, как же без этого. А вот с тех пор как дом перекупило неизвестное лицо, сплетни про него прекратились. Отчего-то любопытных перестало интересовать, кто там живет, за крепкой дверью с решеткой и тремя замками. Ни госпожа Альбина, первая разносчица вестей, ни жена капитана городской стражи, ни господин цирюльник - никто не вспоминал про "жилище бедняги Суа", будто оно исчезло вместе с хозяином.

Сегодня этот недельный заговор молчания рухнул.