Звездный двойник

Конечно же, делом своим! Я родился и вырос актёром, я любил сцену, я отдавал ей всё, что имел, — и нечего там хихикать! Кроме того, театр — это всё, что я знаю и чем могу заработать на жизнь. Чего вам ещё?

Формальные этические учения никогда не привлекали меня. Возможность ознакомиться с ними я имел — публичные библиотеки суть неплохой способ провести время для актёра с тощим кошельком. Но вскоре до меня дошло, что все они в смысле витаминов бедны, как тёщин поцелуй. Дай любому «философу» вдоволь бумаги да времени — он тебе что угодно разложит по полочкам и базу подведёт.

Ну, а нравоучительные детские книжонки я отроду презирал. Львиная доля их — откровенный трёп, а те немногие, что имеют хоть какой-то смысл, сводятся к провозглашению священной истины: «правильный» ребёнок не должен тревожить маму по ночам, а «правильный» мужчина должен неустанно пополнять свой лицевой счёт и успевать вовремя стереть пушок с рыльца! Благодарю покорно!

Однако даже собачья стая имеет свои правила и обычаи. А я? Чем я руководствуюсь — или хотел бы руководствоваться — в собственной жизни?

Что бы ни случилось — играй до конца! В это я всегда свято верил и жил именно так. Но почему обязательно — играй? Некоторые пьесы иначе как отвратительными не назовёшь! А вот почему. Ты уже дал согласие участвовать в ней и знал, на что идёшь. А публика — чем виновата? Она платила за билеты, и теперь вправе требовать того, на что ты способен! Ты обязан ей этим! Обязан. Как и менеджеру, и режиссёру, и рабочим сцены, и остальным членам труппы. Как и своим наставникам, настоящим и тем, уходящим в глубь веков, к театрам под открытым небом и с каменными скамьями; и даже древним сказителям с базарных площадей! Noblesse oblige[28].

По-моему, эта заповедь приемлема к любому ремеслу. Око за око. Строй по отвесу и ватерпасу. Клятва Гиппократа. Не подводи команду. По работе и плата. Эти вещи не нуждаются в доказательстве! Они всегда были квинтэссенцией жизни, прошли через эпохи и достигнут звёзд.

И я осознал вдруг, к чему стремится Бонфорт! Если вообще есть в природе нравственные ценности, не тускнеющие от времени и расстояний, то истинны они и для людей, и для марсиан! И будут истинными на любой планете любой звезды! Люди никогда не покорят Вселенную, не руководствуясь ими, — ведь иначе любая превосходящая раса сможет обвинить их в фарисействе!

Условие экспансии — нравственность. Слабого — задави, падающего — толкни — слишком узкая философия для необъятной шири Космоса.

Однако Бонфорт вовсе не был сюсюкающим апологетом розовых очков!

— Я не пацифист, — говорил он. — Пацифизм — учение весьма неприглядного свойства. Оно — для любителей пользоваться благами общества на дармовщинку; да ещё потребовать в награду за свои грязные игрища нимба на макушку! Господин спикер, жизнь — для тех, кто не боится её потерять! Этот билль должен пройти.

С этими словами он встал и перешёл в другую половину зала — в знак поддержки военных приготовлений, отвергнутых общим собранием его партии.

Или вот:

— Делайте выбор! Всегда делайте свой выбор! Не беда, коль ошибётесь порой, — кто боится сделать выбор, тот неправ всегда! И к чёрту трусливых зайцев, дрожащих перед необходимостью выбирать самим! Встанем, друзья, сосчитаем, сколько нас.

Это было закрытое совещание, но Пенни записала всё на свой диктофон, а Бонфорт — сохранил. Он здорово чувствовал ответственность перед Историей и хранил записи. И хорошо — иначе с чем бы я сейчас работал?

Я понял: Бонфорт и я — одной крови, и был искренне рад этому. Он — личность. Я мог гордиться этой ролью.

Насколько помню, я ни минуты не спал с тех пор, как пообещал Пенни провести аудиенцию с императором, если Бонфорт не поправится к сроку. Нет, вообще-то я собирался спать — не дело выходить на сцену с опухшей физиономией, — но потом так увлёкся работой, а у Бонфорта в загашнике было столько словесных пилюль самого острейшего свойства… Просто удивительно, сколько работы можно провернуть, действуя двадцать четыре часа в сутки, да ещё если никто не мешает — напротив, помогут чем угодно, только попроси.

Но незадолго до посадки в Новой Батавии ко мне вошёл док Чапек и сказал:

— Закатайте-ка левый рукав, юноша.

— Зачем?

— Затем, юноша, что мы не можем послать вас к императору шатающимся от утомления. После укола проспите до самой посадки, а уж тогда дадим вам стимулирующее.

— А… А он, по-вашему, не сможет?

Доктор Чапек молча ввёл мне лекарство. Я хотел было досмотреть очередное выступление, но, похоже, заснул в следующую же секунду. И, мне показалось, тут же — услышал голос Дэка, настойчиво повторяющий:

— Вставайте, сэр, вставайте, пожалуйста! Мы — на космодроме Липперши!

8