Звездный огонь

Если прежде буря следовала за нами по пятам, подобно злой гончей, то теперь мы очутились в ее губительном чреве. Ударная волна едва не перевернула «Комету»; баржа пошла юзом, все глубже зарываясь крылом в сухой снег, взметнулись в небо вспугнутыми птицами оранжевые парашюты, пытаясь взять орбитальный челнок на буксир. Ветер срывал верхушки сугробов, заглаживал развороченную поверхность, рождая в то же время странные узоры снежных барханов, плывшие по равнине подобно муару. Видимость стремительно ухудшалась, буря несла тонны порошковой стыни; уже невозможно было отличить белое небо от белого ковра под брюхом челнока. Мы двигались всё медленней и медленней по мере того, как «Комета» увязала неподъемной тушей в снегу.

Репрограмма подходила к концу, все сложней становилось удерживать на прочерченной сквозь мозг линии алую точку и одновременно следить за беспорядочным кувырканием баржи, а та все не собиралась успокаиваться. Грохот пробиваемого насквозь воздуха стих, но на смену ему пришли гул, свист, громовой шорох летящего снега и далекие раскаты гонга — это трескалась, расседаясь до самого каменного ложа, ледяная шапка. Проходя через вживленные динамики, звуки приобретали странный, глухо-жестяной оттенок — должно быть, сломанные косточки среднего уха повредили что-то в улитке, но без помощи аугмента я вообще оглох бы. В полутора десятках километров от нас в небо взметнулась стальная игла гейзера, но капли еще не успели долететь до земли, когда с последним, выдирающим скобы из пальцев толчком биржа замерла на миг, уткнув тупой нос в груды рассыпающихся мельчайших кристаллов, больше похожих на песок или соль.

Люк распахнулся. Холод ударил меня в грудь, словно перегрузка, словно таран. Зажмурившись, чтобы порывы студеного ветра не выжгли мне глаза, ориентируясь только по памяти и данным с внешних камер баржи, я отодрал от скоб пальцы, липкие от мигом стянувшейся морозной коркой крови, сделал глубокий вдох — и прыгнул.

В те непереносимо мучительные мгновения, покуда мои подошвы не коснулись стеклянно-гладкой поверхности крыла, я успел пожалеть, что мы при посадке не разбились. Несмотря на самогреющую куртку, буран пронизывал до костей, и это не фигура речи — впечатанные в пласткань тепловые нити едва не обугливались, и все же индикаторы легионами вспыхивали перед закрытыми глазами, сигнализируя, что кровь стремительно остывает. Аптечка выбросила в сосуды убийственную дозу разобщителей тканевого дыхания, силовой каркас снова стал моей опорой, позволив живым мышцам отдаться ультразвуковой дрожи, сотрясающей каждую жилку, отдающей последние джоули тепла, печень варилась в собственной крови — и все же этого было мало. Обходя выставленные мною оверрайды, аугмент парализовал дыхание, как ни заходилось в истерике сердце, как ни требовали легкие хоть глотка воздуха, потому что даже этого глотка хватило бы, чтоб альвеолы мои лопнули, распоротые изнутри намерзшим льдом. Я чувствовал, как пальцы мои в буквальном смысле слова превращаются в сосульки.

Более страшной смерти я не мог себе представить — быть погребенным в воздушном льду, словно муха в янтаре, пролежать иссушенной морозом мумией, покуда хи Геркулеса не выгорит до гелиевого ядра и под жаркими лучами красного гиганта планета не превратится в комок шлака, прежде чем вымерзнуть уже окончательно, когда от гордой белопламенной звезды останется лишь капля вырожденной материи, теряющая последние остатки нажитого за миллиарды лет тепла.

Коптер рухнул с небес, точно метеор, разворачиваясь к нам входным люком. Выхлоп турбореактивного двигателя испарял снег, в лицо мне ударил очередной заряд алмазно-острой пыли. Чтобы сориентироваться, все же пришлось приоткрыть глаза — темный провал люка маячил прямо передо мной. Отключив мышечные наращения Деборы Фукс, я сгреб в охапку ее обмякшее тело и зашвырнул его в стоящий на огненном столбе коптер, одновременно отправив в интербрейн Новицкой отчаянное «Прыгайте, черт побери!».

Баржа уже уходила из-под ног, заваливаясь на корму. Запас инерции иссяк, но запас теплоты, накопленной массивным корпусом, — еще нет, и углекислотная пороша стремительно испарялась, касаясь обшивки. Из-под брюха «Кометы» били инеистые фонтанчики, корабль тонул в снегу, и буран заносил его новыми слоями снега.

Сто семьдесят три по Кельвину. Кровь замерзала в периферических сосудах, царапая ледоходом стенки капилляров. Перед глазами маячил намерзший на роговицы иней, размывая вспышки молний где-то над низким небом, и алые круги — от недостатка воздуха. Ни наркотики, ни нейроблокада уже не снимали мучительной, сводящей с ума боли в окаменелых пальцах. Решимость уходила стремительно, как тепло из тела. Биомонитор оставлял мне от трех до пяти минут жизни.

Собравшись, я запустил с мясом выдернутый из боевой программы алгоритм. Тело действовало само, движимое синтетическими мускулами, управляемое искусственными нервами. Четыре секунды на ориентацию… и прыжок.