Звездный штрафбат

Неизвестная планета. Время 9 часов 30 минут

по общегалактическому циферблату.

Местное время не установлено.

За два месяца до высадки на Казачок

Плац-площадка была серо-песчаного цвета. Здесь все было песчаного цвета с примесью серы и пепла: длинная кишка двухэтажной казармы, приземистый глинобитный забор вокруг части, две вышки для часовых, кривовато торчащие по краям, как скворечники над заваливающимся забором, щедрая путаница колючей проволоки, пузатые гофрированные ангары, вросшие в землю по самые плечи. Даже звездно-полосатый флаг, хлопающий на флагштоке, даже небо над ним — все это казалось выцветшим до сухой, пепельной желтизны. Кроме того, постоянно дул ветер, шелестел, шуршал, охал, стонал, подвывал, а на зубах, казалось, все время хрустел песок. За забором — безбрежное песчаное море, где, если присмотреться, барханы двигались и волновались, как настоящие волны.

Пустыня… Пепел и сера… Что-то из адских пейзажей, кажется? «И поднялись они, и сошли под землю, потому что деваться им было некуда…» Откуда эта фраза? Ветром навеяло, как песок?

Интересно, какая эта планета? — гадали все. Апогей, перигей, сила тяжести… Полный пофигей получается… Полный, окончательный и безнадежный, как эта унылая пустыня вокруг!

Нет, навскидку — не определить, соглашались все. Транспортировали нас с таким же пренебрежением, как выращенное биомясо везут в искусственных стойлах на перерабатывающую фабрику. Трюм военного космотранспортника был без внутренней связи, а дверь — наглухо задраена и под охраной. Потом нас быстро, понукая энергодубинками, перегнали на планетарник в каком-то ангаре, не то что осмотреться толком, даже головы не дали поднять…

В итоге — планетарный грузовоз, тоже задраенный наглухо, выкинул нас перед самыми воротами части. Но где? Ясно было одно — абсолютная чертова дыра, где гарнизоны меняются не реже, чем каждый год, иначе просто спиваются и сходят с ума. Гарнизонная скука похожа на постнаркотическое похмелье, когда апатия сменяется внезапным, немотивированным буйством со всеми отягчающими…

Мы стояли на плацу шеренгой, все полтора десятка новоприбывших. Стояли, между прочим, навытяжку уже почти час. Сопровождающий нас сержант военной полиции, хмуро презирающий всех, кто не удостоился чести носить на рукаве красную повязку с белыми буквами «ВП», так и не озаботился командой «вольно». Сам он прохаживался вдоль строя походкой перекормленного гуся, переминался с ноги на ногу, ладонью вытирал пот с толстого лица и сердито сопел. Но стоило кому-то пошевелиться в строю — тут же начинал реветь, словно ужаленный в мягкое место.

Уже то, что сопровождал нас только один сержант — показательно. Значит, действительно дыра, откуда не выбираются…

Штрафники…

Даже для воинской части, где каждая человеческая особь обычно чем-нибудь озадачена («Праздные руки бес корежит» — эта поговорка с древних времен взята на вооружение!), здесь было слишком безлюдно и тихо. Изредка через плац шмыгали солдаты в грубых серых робах без знаков различия. Вступая на разметку для строевой подготовки, они тут же, как положено по уставу, начинали чеканить шаг, тянуть носок, бухать пятками и пучить глаза, словно сдерживая внезапные приступы геморроя. Хотя никого из офицеров в обозримом пространстве не наблюдалось, а просто так, говорят, даже в парадном президентском полку не тянутся. Но эти — усердствовали. На нас даже не оглядывались, только косились…

Да, здесь нам — не там, это было понятно без слов.

Похоже, здесь не только все по уставу, по самой его мельчайшей буковке и запятой! — догадывались бывалые солдаты. И в окнах казармы никто не торчал, не глазел и не зубоскалил на вновь прибывших, заметили многие. Тоже — выражение лица подразделения…

Дисциплина!

Самый верный способ достать бойца до печенки — это устроить ему полностью уставную жизнь, так как на каждый чих обязательно найдется свое запрещающее правило. Это не я придумал, это из краткого руководства по военно-прикладному садизму, неувядаемому еще со времен первых построений в фалангу…

— Это что же, здесь все время так? — протянул сквозь сжатые зубы мой сосед по строю, невысокий, щуплый мужичок лет под сорок.

— Как так? — переспросил я тем же хитрым, неслышным манером.

Мой сосед скосил на меня глаза, но ничего не ответил. Все понятно, на мне — офицерская форма, хоть и без знаков различия. Значит, меня в игру не принимают, чураются. Я уже заметил настороженное отношение к себе нашей случайной команды (или этапа, как правильнее?), сплошь состоящей из солдат и сержантов. Кроме меня был еще один тип в форме офицерского образца, но это именно «тип», слишком сытые ряшка и брюхо, как при беременности. Из интендантов, наверное, эти всегда отличаются от строевых, как роженицы от фотомоделей. Кстати, довольно комичное сочетание — красная морда с тремя подбородками записного складского ворюги и постная мина несправедливо оскорбленной невинности…