…Низкое осеннее небо волочило над скособочившейся церквушкой пузатые серые тучи. Сеял редкий снежок. Из открытых дверей церкви доносилось заунывное разноголосое пение. Умолкло. Надтреснуто бухнул колокол, и через двор к погосту на холме потянулась за гробом жиденькая процессия: разношерстно и бедно одетые мужчины в лаптях, бабенки со строгими иконописными лицами, священник в рясе…
— Кого хороните? — спросил Симмонс у поотставшей бабенки в драном салопе.
— А старосту нашего, раба божия Димитрия, — словоохотливо откликнулась та. — Доброй души мужик был, царствие ему небесное. А уж грамотный!.. Вчерась, сердешный, преставился.
Дальше они слушать не стали.
— Ну что ж, — подвел резюме Симмонс. — Как ни драматично это выглядит со стороны, жаловаться на судьбу Джуме не приходится. Жизнь прожил интересно и с пользой.
— Ты так думаешь?
— Конечно. Сын нищего дехканина, фаэтонщик, бек… Да еще какой бек! Легенды о нем ходят! За бедняков горой, богатым житья не давал. Справедлив, честен. Ханы и те с ним считались. Не случайно Асфандияр не сам его убрал, а с помощью царской охранки. За вольнодумство в Сибирь сослали. В кандалах, по этапу. И там чалдоны его своим признали, старостой выбрали. Так что не сокрушайся, не пропали твои труды даром.
— Ты меня ycпокоил. Вечер воспоминаний подошел к концу?
— Не совсем. Есть еще один тип, которого я хотел бы увидеть напоследок.
— Кто это?
— Саид-кяль.
— Кто?
— Плешивый Сайд.
— Не знаю такого.
— И слава богу. — Симмонс брезгливо передернул плечами. — Личность, прямо скажем, не из приятных.
— Зачем же он тебе нужен?
— Понимаешь, к нему попал мой времятрон. Ну тогда, помнишь, в Хиве.
— Помню.
— Так вот этот сукин сын умудрился включить времятрон.
— И где же ты его намерен искать?
— А шут его знает. — Симмонс потер переносицу. — Его могло куда угодно закинуть.
— В том-то и дело. Если бы хоть век знать. А так ищи иголку в стоге сена.
— Давай все-таки попробуем? Чем черт не шутит.
— Давай.
Это стоило немалых трудов, но они его все-таки отыскали.
Он сидел на корточках, привалившись спиной к гладкой кирпичной стене мавзолея Тюрабек-ханым, — нищий бродяга в рубище, на которое невозможно было смотреть без содрогания. Лохмотья кишели насекомыми, но он не обращал на них внимания, глядя куда-то вдаль пустым, ничего не выражающим взглядом.
Вокруг простирались безлюдные руины огромного города, поросшие кое-где чахлой верблюжьей колючкой. Ярко светило солнце.
— Тринадцатый век, — определил Симмонс. — Ургенч после нашествия Чингисхана.
Девана продолжал тупо пялиться в одну точку изъеденными трахомой глазами.
— Сайд?
Нищий не шелохнулся.
— Хой, Сайд! — Симмонс подобрал с земли хворостинку и пощекотал ею нищего. Тот небрежно отмахнулся, словно отгоняя муху.
— Сайд!! — во весь голос крикнул Симмонс в самое ухо сидящего. Тот медленно повел глазами и, не поворачивая головы, уставился на пришельцев.
— Оставь его, — сказала Эльсинора. — По-моему, он давно спятил.
Неожиданно лицо нищего стало обретать осмысленное выражение. Он выпростал руку из-под лохмотьев, вытянул перед собой раскрытой ладонью вверх:
— Подайте милостыню во имя всевышнего.
Симмонс растерянно взглянул на Эльсинору. Подать было нечего.
— Посмотри на меня, Сайд. Хорошенько посмотри. Узнаешь?
Нищий отрицательно покачал головой.
— Вспомни: Хива, рабы убили Шергазыхааа, ты караулишь ворота.
Какая-то искорка блеснула в глазах нищего и тотчас погасла.
— К тебе подошел купец. Потребовал коня. Дал золотую монету.
— Золото! — оживился нищий. — Помню… Дай золота!..
— Когда купец ушел, ты подобрал с земли часы.
— Часы? — хрипло повторил нищий. — Часы — что?
— Это бесполезно, Эрнст. Пойдем.
— Подожди. — Симмонс достал из кармана времятрон, протянул нищему. — Вот это, помнишь?
Взгляд нищего задержался на серебристой луковице и вдруг опять стал осмысленным. Он поднял перед собой руки, заслонив ими лицо.
— Не надо! Не показывай!
— Куда ты дел эту вещь? — не отставал Симмонс.
— Продал, — прохрипел нищий.
— Кому продал? — Симмонс был неумолим.
— Джалаледдину-туре. За пять теньга. Не надо, не спрашивай больше. Я пойду.
Он торопливо поднялся с земли и заковылял прочь, ступая босыми ногами по кучам битого кирпича и керамики,
— О ком он говорил? — спросила Эльсинора, глядя вслед удаляющемуся Саиду. — Кто такой Джалаледдин?
— Джалаледдин Мангуберды, сын хорезмшаха Мухаммада. Папаша сбежал, бросив страну на разграбление монголам. А сын собрал войско и продолжал борьбу, Хотел бы я знать, пригодился ему времятрон или нет? А в общем, какая разница? С Джалаледдином все ясно: в 1230 году его убьют в Курдистане. Возвращаемся, Люси, Довольно воспоминаний.
Над Аралом вставало солнце. Огнистая дорожка протянулась по морю от самого горизонта до отмели, где они стояли по пояс в воде, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза.
— Итак? — спросил он,
— Надеваем парадные костюмы…
— Сжигаем за собой мосты…
— И возвращаемся в двадцать третье столетие. Только жечь, пожалуй, ничего не надо.
— Ты права. — Он оглянулся на алеющий в лучах солнца надувной домик. — Пусть все останется, как есть. Хоть какая-то память о нас.