Звездный табор, серебряный клинок

Сперва меня изрядно раздражало, что в бортовой мнемотеке совсем нет просветительных, учебных или хотя бы исторических записей. Но, если вдуматься, часто ли "серьезные" ленты подобной тематики занимали место на полках наших домашних видеотек двадцатого века? А что там обычно стояло? Боевики, эротика, детективы, плохая фантастика... Так что я то и дело оказывался персонажем таких нелепых сюжетов, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Иногда они что-то напоминали мне... Но ведь не зря нам на лекциях сообщали, что число сюжетов в мировой литературе ограничено двенадцатью. За пять веков число это, похоже, не увеличилось.

Например, поставив в мнемопроектор диск из коробочки с надписью "Гигант", я превратился в несчастного грудного младенца, которого терпящие бедствие родители косморазведчики вынуждены были засунуть в капсулу и отстрелить куда глаза глядят - в пространство.

... Хныча и агукая, мчался я с околосветовой скоростью через Вселенную и неминуемо помер бы с голоду (благо осознать опасность и испугаться я еще не был способен), если бы не счастливая случайность: на пути мне встретилась некая планета. И не простая, а живая. Такая, как в "Солярисе" у Лема. Только это сравнение не совсем удачное, потому что в отличие от Соляриса ни черта эта планета не соображала и никаких "гостей" не создавала. Все, что она умела, - с помощью гравитационных ловушек схватывать и пожирать метеориты, коих в этом секторе космоса летало превеликое множество, затем переваривать их и удрученно, с треском, испражняться. Тем и жила. Так что, если Солярис был чем-то вроде гигантского мозга, то эта планетка соответственно была чем-то вроде гигантской задницы.

Мою капсулу она, само собой, приняла за очередной метеорит, мягко подтянула к себе... Так бы мне и быть перемолотым в ее недрах, но, к счастью, на планете имелись-таки разумные обитатели - ленточные паразиты-симбиоты. Они-то меня и приютили, пригрели и даже по-своему приласкали. Хотя, правду сказать, это им было не так-то легко, ведь размером они были миллиметров по пять длиной, не более... Да и вся эта планетка в диаметре была не больше десятка километров.

Чтобы я выжил, мои спасители кое-что во мне переделали, и я стал питаться случайными грозовыми электроразрядами. Еще они обучили меня своей философии. Мастурбировать я научился уже сам, чем поверг своих спасителей и учителей в недоумение, близкое к коме.

И жил бы я себе поживал припеваючи, буквально как Маленький принц в теплой заднице, но тут, как водится, как раз в период моего полового созревания на планету прибыл исследовательский корабль, конечно же, с девушкой на борту. Тут, естественно, возникла любовь... Но довольно странная. Просто-таки несчастная. Девушку я ассоциировал с единственной женщиной, которую когда-либо видел, с матерью. А психические механизмы, внедренные в мое сознание друзьями-паразитами, срабатывали так, что мать я ассоциировал с задницей. Потому я постоянно стремился залезть бедной девушке именно туда. Но я ведь прекрасно осознавал, что слишком велик для этого!

Как я страдал! Каким уродом ощущал я себя! Проклятый, проклятый гигант!.. Да по сравнению с моим эдипов комплекс показался бы вам легкой грустью о сорванном ветром цветке... К тому же еще я время от времени бил ее током, как добрый электрический скат. Девушка страдала не меньше меня, но любовь не позволяла нам расстаться.

Душераздирающим был и последний перед окончанием мнемофильма эпизод. Я на что-то решился. Я еще и сам не осознал, что собираюсь сделать. Я откинул одеяло со своей спящей возлюбленной. Она лежала на животе. Ее формы были прекрасны...

И все. Я снова стал самим собой. Финал - в худших традициях триллеров моей юности, когда зритель так и не знает, закончилась ли история, а если да, то хорошо или плохо...

Самое ужасное, что с момента включения мнемозаписи я полностью забывал себя как личность, а значит, не мог и остановить процесс, не дойдя до запрограммированного создателями фильма окончания. А сила воздействия мнемофильмов на мой неподготовленный разум была столь велика, что после "Гиганта" я ловил себя на том, что меня то и дело тянет забраться в какое-нибудь узкое отверстие. А дважды я просыпался по утрам под дверью каюты Аджуяр.

Беда! Просто беда! Как сказал бы, будь он еще жив, Семецкий.

Участвуя в фильме, я испытывал ощущение свободы собственной воли и выбора. Но не уверен, что это не было лишь имитацией, не более того. Точнее, даже уверен, что так оно и было.

Вторым мнемофильмом, оказавшим на меня самое пагубное воздействие, был фильм "Весенние уходы", в котором я сперва был сразу пятнадцатью или шестнадцатью персонажами (сосчитать я все время не успевал) так как сюжет имел полифоническую структуру романа. Но потом автору показалось мало и этого, и каждому персонажу он создал по двойнику. И ими всеми опять же был я. По ходу действия некоторые персонажи довольно болезненно погибали, зато появлялись новые.