— А если они не поддадутся воспитанию?
— Я их уничтожу.
Рива Томпсон ходила взад-вперед по маленькой комнате. За окном выруливали два “Ф-16”. Она вздрагивала, слушая нарастающий рев их двигателей.
Рива скрестила руки на груди, она все никак не могла прийти в себя — жизнь переменилась так внезапно! Утром возле ее стола возникли два агента секретной службы, помахивая своими удостоверениями. Ее начальник кивнул, когда Риву вывели из большого белого здания АНБ и усадили в один из этих невообразимых седанов, которые бесконечной чередой выплевывал Детройт.
Сначала она вежливо задавала вопросы. Потом проявила настойчивость. С таким же успехом Рива могла бы обращаться к скалам — ответа не последовало. Ей ничего не оставалось, как обругать их по-арабски и по-русски — единственная месть, которую мог себе позволить лингвист.
Рива была высокой женщиной с огненно-рыжими волосами до плеч, с нежно-белой кожей и темно-зелеными глазами. В апреле она пережила свой тридцать второй день рождения и удивилась, как быстро пролетело время. Казалось, не так уж давно она закончила Колумбийский университет. Десять лет нервотрепки, ожесточения и разочарования. Теперь страх мертвой хваткой сжимал ее сердце. Что она сделала не так? Почему американская секретная служба проявила к ней интерес? Неужели ее бывшие коллеги что-то натворили?
Рива смерила комнату шагами: пять в ширину, семь в длину, девять по диагонали. Потом осушила полчашки кофе и осмотрела соседнюю комнату. В углу находилась дверь. Когда Рива попыталась выйти, одетый в форму воздушного флота вооруженный полицейский вежливо попросил ее вернуться. Она была уверена, что он все еще сторожит ее за дверью.
Сам Билл Кейси допрашивал ее после ливанского провала. Она не могла взять на себя ответственность за то, что сделали с ее оперативными отчетами аналитики и политические деятели. Ее оценка ситуации была лаконична и красноречива, предсказания до горечи верны и аккуратны. Черт побери, она
Ливан сломал ее. Почему надо жертвовать кадровыми офицерами, которые рискуют своей шкурой в этом змеином логове, в то время как кабинетные аналитики в Вашингтоне не удосуживаются всерьез отнестись к донесениям с места событий? Ее глаза непроизвольно сузились. Да, именно тогда все рухнуло. Теоретики думали о великом, им нужно было во что бы то ни стало найти подтверждение своим умозрительным гипотезам, и они не прислушались к ее тревожным сигналам. Конечно, мнение боевого офицера никогда не влияло на решения тех, кто делал политику,
— А потом я перевелась в израильские войска, — вздыхая, прошептала она и покачала головой. Прошлое опять попыталось ранить ее, в памяти всплыл туманный образ Ари. Усилием воли она заставила себя не думать о нем.
“Ф-16” взревели, и женщина зажала уши руками. Здание задрожало. Задребезжали стекла. Подобно зловещим черным стрелам, самолеты рванулись ввысь с немыслимой скоростью.
Должно быть, после смерти Ари она сошла с ума. Пытаясь справиться с отчаянием, какое-то время продолжала работать, выслеживая агентурные сети КГБ. В отличие от ЦРУ, МОССАД действовал наверняка.
Рива подошла к окну. За бесконечным бетоном зданий едва виднелись оголенные деревья. Ее рвению пришел конец в тот день, когда она увидела, как израильские солдаты расстреляли юную палестинку.
На самом пике своей профессиональной карьеры она попросила о переводе в АНБ.
А теперь что? Вернулось прошлое? В ее ночных кошмарах глаза Ари становились глазами той испуганной девушки, которая упала на пыльную уличную гальку. Ее щеки и спутанные густые волосы были перепачканы, кровью, тонкой струйкой стекавшей из угла рта.
— Такова жизнь, — прошептала Рива. Она увидела, как па посадочную полосу опустился “Ф-111”. Он так резко затормозил, что здание опять завибрировало.
— Рива Томпсон?