Звездочет поневоле

– Ты неожиданно прав. Знаешь, я даже уже вижу твое удивительно при современности аристократическое лицо. Вижу, как ты рассказываешь о том, как ты старался, как напрягался и, наконец, возбудил свое нелегкое дело, решительно сделав намеченное. Как это все легендарно, Шуга, я танцую на твоей сцене. Но ты совершенно забыл о том, кто тебя содержит. Вспомни, как следует. Не нужно этого всего. Ты только вспоминай время от времени, где твоя свобода. Твоя свобода, Шуга, на грядках с помидорами. Сейчас все будут говорить, каким «У» был плохим. Как он всем бумагу в туалетах не докладывал. Экономил. И ты должен к этому готовиться, именно готовиться, а не прислушиваться к тому, что «У» – это заросший мохом сумасшедший пень. Дело даже не в стоимости, это обычное дело – для причины появления интересного проекта, только оттяни карман… В конце концов, я тебе верю. Пойми, все упирается в нашу общую идею, мы не станем меняться ни на один месяц.

Человек, влюбленный в положение – сидеть, довольно редко прощается с удобной ему привязанностью. Закончив свое условное предупреждение, Ключ очистил «Красного принца» карманным ножом, проткнув вилочкой для груши его левый бок. И с завистью решив для себя, что жертва уже несъедобна, сделался категоричным и мутным.

– Я думал, что…

– Ты думал, Шуга, а собака делала свои дела. Я не хочу тебя обидеть, ты нам действительно нужен, но подобные проекты не для нашего круга.

– Понимаю… Я, наверное, пошел? – неожиданно остановил Сахарный.

– Зачем?

– Следить за собакой, признаться, очень боюсь оказаться правым.

– Я прощаю тебя. Встретишься с Госпожой… и смотри в оба – руками не трогать. Будь весьма осторожен, предварительно согласуйте тематику общения, сам знаешь, что нужно спросить… Сказать… какая она сильная, необыкновенная, перспективная, – на что Шуга убедительно кивнул.

– Вот так, помни, ты и «У» идентичны. Все, что делал он, делаешь ты, никто не хочет, чтобы его уход мистическим образом вспоминался, ибо для всех из всех ничего не было.

Если вообще честно, то Шуга понял все, но не понял ничего. Грустно как-то надо выпить, да именно выпить, хотя ничего страшного не произошло.

Как-то незаметно его настигли сильнейшие времена перевернутого русского пряника. Прячась в молочной пелене бессильного горизонта – северное солнце не отдавало своей общей сути. Спустя часы беспощадный февраль продолжал рвать легкие, Шуга бежал по заснеженной вечерней дороге, и она напоминала ему свежее тульское лакомство, что празднует свое неудобство с совестью. Впоследствии падая, изгибался, едва рассердившись на устойчивость случая, за все переживал, не жалея сердца. И еще, с верой во что-то хорошее, забегал в теплую формальность старого подъезда, чтобы проверить почтовый ящик и недовольно швырнуть листовки с любимой сердцу мыслью: «Всем вам два на два. Ну, а мне до семейной урны еще далеко». Критикуя запах пространства, неспешно поднимался пешком и, чувствуя божественное наблюдение, открывал дверь 153-й квартиры.