Звездочеты

— Я вот себя за что казню, — снова заговорил Зимоглядов. — Напрасно выжидал, когда твои гости уйдут. На твоем лице читаю: боишься ты меня и жалеешь. И боишься оттого, что сомневаешься во мне. Про письмо ведь не зря спросил. А вдруг я беглец какой, скрываюсь, от взора людского прячусь. А тебя, Петя, не ровен час, в ротозействе обвинят, скажут, бдительность притупил.

— Да ты что, Арсений Витальевич, ты что! — начал было Петя, ловя себя на том, что мысль эта и в самом деле приходила ему в голову. «Провидец он, что ли, сквозь черепную коробку читает», — испуганно отметил он про себя.

— Не-ет, Петя, где тетеря, там и потеря. Ты не обижай меня, время наше суровое, вот взгляни. — Зимоглядов выудил из широкого кармана брезентовой куртки пачку бумаг. — Тут и паспорт, и характеристики, скучнейшие это документики, зато вера им преогромнейшая. Сейчас хоть и говорят, что сын за отца не отвечает, да это ведь все, пока до серьезного не дойдет. А как дойдет, так и напрямки: каковы батьки-матки, таковы и дитятки. Оно, конечно, сейчас если разобраться, так кто я тебе? Когда-то отца заменял, а ныне — нашему самовару двоюродный подсвечник. Ты не косись на меня, Петяня, не косись, я человек прямой. И тебя к бдительности призываю. Доверчив ты, знаю тебя, да в наш век простота хуже воровства, за нее иной раз на плаху попадешь. Ты почитай все эти мандаты на досуге, чтоб сомненьица как ветром выдуло, и мне, глядишь, полегчает.

— Хорошо, я понимаю. — Пете стало снова жаль этого неприкаянного, вынужденного унижаться человека. — Зачем ты об этом…

— Оно и верно — зачем? О жизни лучше бы поговорить, круто она ныне замешана. Ты погляди, Петяня, на нашем шарике кутерьма какая идет! Там полыхает, там тлеет, там взрывается. Дым едучий стелется, не задохнуться бы в чаду этом. А все Гитлер, злыдень. Великих бед натворит, его не остановишь, он все человечество в трупы превратит, а цель свою из башки не выкинет. Столкнемся мы с ним, Петя, ох столкнемся! Пожарче, чем в первую мировую.

— Не столкнемся. Ты, Арсений Витальевич, газеты читаешь?

— А как же? Я ни единого денька без газеты, ни часу, ни боже мой! Последний сухарь на газету променяю. Читал я, читал: все правильно, все аккуратненько. А только с кем договор подписан да печатями припечатан? С самим сатаной. Ты вот небось читал, что напечатано, а я и между строк читал. Верно говорят: не то мудрено, что переговорено, а то мудрено, что недоговорено. Сам посуди: Гитлер-то Адольф, он на весь мир замахнулся, силу несметную собрал, так его что — листок бумаги образумит? Вот уже Польшу проглотил, и гляди — он уже соседом тебе доводиться будет. А как же — общая граница. А от соседа куда уйдешь? Нравится ль он тебе, или глядеть на него без того, чтобы не срыгнуть, не можешь, а он сосед, и весь разговор. Вот и прикинь. Как тут обуху на обух не наскочить? Попомни мое слово, Петяня: кто этой бумаге, хоть она и гербовая, поверит, головой своей расплачиваться будет.

— Не согласен я с тобой, Арсений Витальевич. Мрачная философия у тебя, а я оптимист.

— Ну-ну, оптимист, докажи, — впервые за все время усмехнулся Зимоглядов, и в его посоловевших глазах будто кремнем высекли искры.

— И доказывать нечего. Просто анализируй явления, факты, держи пульс на руке жизни.

— Да держу я, еще как держу, — словно наивному младенцу, начал втолковывать Пете Зимоглядов. — И коммюнике наизусть зазубрил. И отклики иностранной печати. Инструмент мира… Вражде между СССР и Германией отныне кладется конец… И Гитлер примерно то же самое поет. Только зарубку сделай: он поет соловьем, да рыщет волком. А как рты пораскрываем, так зацелует он нас, как ястреб курочку — до последнего перышка…

Зимоглядов плотоядно хохотнул, но, завидев удивление на усталом лице Пети, осекся.

— Завел я тебя, Петяня, как черт в преисподнюю. Может, я старый осел, ни хрена не смыслю, так дай бог, чтобы не по моей карте игра пошла. Тут у тебя в гостях военный был, здоровяк такой, по петличкам узрел — комбриг, он-то небось по-иному ситуацию обрисовал?

— Да это Тимоша, брат Катин. Он попрощаться заезжал. Назначение получил на западную границу.

— Вот и рассуди, взвесь: не на восток, дружочек ты мой, шлют. Запад — он в противоположной сторонке. Гитлер-то, он каков? Говорит направо, а глядит налево. Дремать негоже. Я-то в этом вопросе полный профан, а Тимоша небось это хорошо понимает. Комбриг… — Зимоглядов произнес это слово раздумчиво, не торопясь, как будто даже с иронией. — Красиво звучит, а вот привыкнуть не могу. Генерал — это и сосунку было понятно, что генерал, а комбриг — не то, силы, веса вроде бы недостает, авторитета. Авторитет — он в самом названии должен как гвоздь торчать.

— Ну, ты даешь, Арсений Витальевич, — засмеялся Петя. — Ну какие в Красной Армии могут быть генералы? Это же армия нового типа, рабоче-крестьянская, да у нас и само слово «генерал» не приживается, это же яснее ясного. Как говорится, аксиома, не требующая доказательств!