Звездочеты

Наступила долгая пауза. Эмма учащенно дышала, наливаясь яростью и готовая взорваться, — это в ее доме, в этой крепости нацизма звучит неприкрытая коммунистическая пропаганда! Да как он смеет, негодяй, совращать ее мужа! И Гельмут тоже хорош, покорно слушает, — видимо, бациллы красных уже проникли в его мозг.

— Давай закончим наш разговор, — с робостью предложил Гельмут. — Вот-вот придет Эмма.

— Я уже пришла, — с непривычной для нее смиренностью и даже лаской в голосе сказала Эмма, входя в гостиную.

Она была вне себя от злости, но постаралась сохранить на своем лице выражение, приличествующее любящей жене и приветливой хозяйке. Единственное, что вызвало в ее душе радость, — это испуганные, вытянувшиеся и застывшие в немом изумлении лица Гельмута и пожилого мужчины, которого Эмма видела впервые.

— Ты только что пришла… — начал Гельмут.

— Ну, конечно же, мой дорогой, только что. — Эмме с трудом давалось спокойствие, с которым она ему отвечала. — Но какое это имеет значение? Ты не рад моему приходу?

— Я очень рад, Эмма, очень, — уняв волнение, смущенно заулыбался Гельмут. — Познакомься, это Эрих, мы вместе работаем.

— С удовольствием. — Эмма протянула руку Эриху, стараясь запечатлеть в памяти его тронутое морщинами, слегка одутловатое лицо.

«Сердечник, — отметила она про себя. — Небось на ладан дышит, а туда же…»

— Он заскочил на минутку, мы хотели побаловать себя пивом, — продолжал Гельмут, стараясь по выражению лица Эммы понять, верит она ему или нет.

— Ты же прекрасно знаешь, дорогой, что я всегда рада твоим знакомым. Правда, в доме нет ни глотка пива, но я мигом слетаю в бар, и ваше желание будет исполнено.

Гельмут и Эрих переглянулись, как бы решая, как им поступить. Эрих улыбнулся, морщины отпечатались на его лбу и щеках еще отчетливее, и потому взгляд не стал менее суровым.

— Очень не хотелось бы вас беспокоить, — не совсем уверенно произнес он. — Кроме того, я спешу…

— Пустяки! — бодро и решительно возразила Эмма. — Не пройдет и двадцати минут, как я вернусь, и мы на славу попируем!

Она подошла к Гельмуту и медленно, почти торжественно поцеловала его в лоб, покрытый испариной.

«Какие у нее холодные губы! — с нарастающим испугом подумал Гельмут. — Какие холодные губы…»

Он стоял недвижимо до тех пор, пока за Эммой не захлопнулась входная дверь.

— Мне нужно немедленно уходить, — сказал Эрих.

— Ни в коем случае, — воспротивился Гельмут, и в голосе его послышалась обида. — Неужто ты испугался?

— Если испугался ты, то отчего же не испугаться мне? — пожал плечами Эрих.

— Я верю Эмме, как самому себе, — все так же обиженно сказал Гельмут. — Кроме того, твой уход покажется подозрительным.

Эрих решительно шагнул в переднюю, взял с вешалки кепку.

— Вот что, дружище Гельмут, — сказал он, — ты уж не обижайся, но в нашем деле осторожность прежде всего. Ты поступил беспечно — уверил меня, что оставил ключ в запертой двери, а сам его вынул. Профессорская рассеянность может дорого обойтись.

— Перестань так плохо думать о моей жене! — возмутился Гельмут. — Я живу с ней много лет…

— Ну кто же думает плохо о твоей жене, — попытался успокоить его Эрих. — Просто я обязан уйти, и ты не обижайся. А ей скажи, что у меня жена в больнице, и я должен ее навестить. Там как раз заканчиваются приемные часы, так что все будет выглядеть вполне правдоподобно. Об остальном я тебя не предупреждаю — ты и сам понимаешь, что произойдет, если кто-либо прослышит о нашей беседе. Ну, желаю побаловаться свежим пивом!

Эрих крепко пожал руку Гельмуту и скрылся за дверью. Гельмут устало опустился в кресло — ноги дрожали, будто он прошел без передышки много километров по бездорожью. «К чему эта паника? Сейчас вернется Эмма, накроет на стол, разольет в кружки пенистое, пахнущее жареным ячменем пиво, и все будет точно так же, как вчера и позавчера», — успокаивал он себя.

В это самое время Эмма приближалась к особняку, узкие окна которого были почти наглухо увиты плющом. В особняке помещалось гестапо.

«Нет, это не предательство, — мысленно говорила она себе. — Это мой долг, долг истинной дочери Германии. Я сделаю это ради Германии, которая превыше всего. И, кроме того, ради самого же Гельмута, это будет для него прекрасным чистилищем. Именно сейчас он нуждается в нравственном оздоровлении, иначе будет поздно. Что касается Эриха, то для него даже концлагерь — несбыточная мечта. Этот получит то, что заслужил. Будет знать, как совращать честных людей. Увидел, что Гельмут — тряпка, и взялся его обрабатывать. Ничего, голубчик, попал в западню, — так оно и должно было закончиться, так и должно было…»

Дежурный гестаповец встретил Эмму ощупывающим, настороженным взглядом, но стоило ей предъявить свое удостоверение, как мрачное, насупленное выражение его лица начало проясняться.

— Я вас слушаю, фрейлейн.

— Я пришла, чтобы сделать важное заявление. Дело не терпит отлагательства.