Звездочеты

Как он сказал, отец? «Может, мне не удастся с тобой больше поговорить?» Какой же ты безнадежный осел, Ким! Ведь в этих словах ключ ко всему разговору, ради этого отец, отбросив в сторону все свои архисрочные дела, поспешил тебе позвонить!

Ким шел по тем же самым улицам к той же трамвайной остановке, но это был уже совсем другой человек. Кажется, впервые он думал сейчас не о математике, а о том, что и на его плечи ложится в это суровое время ответственность за судьбу своей страны. Да, как безмерно мало готовили и его, Кима, и его сверстников к этому часу! В их умах рождались мечты о мирных дорогах, о солнечных днях. Разве что фильмы и песни о войне заставляли задумываться? Но в фильмах все было легко и просто, и за счастьем победы не просматривался изнурительный, порой нечеловеческий, адский труд бойца. Да и что фильмы? В зрительном зале и Ким, и его сверстники так и оставались зрителями, а не участниками событий. И после захватывающих дух фильмов Киму частенько удавалось совершенно безнаказанно улизнуть с уроков физкультуры или, сославшись на слабое зрение, получить у военрука разрешение не ходить в тир. Лишь один раз, уже в десятом классе, военрук принес на занятия учебную винтовку и макет гранаты. В тире стреляли из «мелкашей». А допризывная подготовка, проходившая за месяц до отправки в часть, состояла из кросса на пять километров. Уже на половине дистанции Ким выбился из сил и приплелся к финишу одним из самых последних. И хотя вроде бы все сдавали на значки «ГТО», «ГСО» и «Ворошиловский стрелок», далеко не все относились к этому как к делу, без которого лозунг о защите Отчизны превращается просто в красивую, но бесполезную фразу.

Ким вспомнил, что однажды на даче отец горячо говорил о том, что мы слишком беспечны, что по-настоящему не готовим молодежь к защите своего государства. Его брат, Дмитрий, преподаватель географии, грузноватый человек с мягкими, какими-то женственными манерами, столь же горячо ему возражал.

— К чертям абстракции! — громыхал отец, всегда закипавший гневом уже в начале любого спора. — Ты посмотри на своего Витальку! Какой из него боец! Форменная балерина! Его три года надо стругать, чтобы бойца выстругать.

— Впрочем, милый Федор, не в укор будь сказано, твой умнейший наследник тоже не из богатырей, — осторожно, боясь обидеть Макухина, напомнил Дмитрий. — Примеры, извини меня, вовсе не типичные. Твой сынок, не преувеличивая, будущий Лобачевский, а мой, как ты сам неоднократно подмечал, — прирожденный актер. Виталий и не собирается избирать военную карьеру.

— Избирать! — вскипел Макухин. — Избирать, черт бы вас всех побрал! И это говоришь ты, почти профессор! Грядет час, ударит колокол, так пусть твой Виталька хоть пророк, хоть трубочист — все одно в строй! А он к прикладу винтовки отродясь своим нежным плечиком не притрагивался.

— Прости меня, — возражал Дмитрий, — но ты истинный, ну прямо-таки законченный Марс. Бог войны. Ты зовешь маршировать чуть не с колыбели. Этак мы отнимем у наших мальчиков юность.

— Юность — пора возмужания, а не слюнтяйства и веселых хохмочек, — не сдавался Макухин. — На манной кашке вырастают хилые бездельники.

— Кроме того, милейший мой Федор, — еще нежнее продолжал Дмитрий, — если мы развернем небывалую военную подготовку — что о нас скажут за рубежом? Нас и без того день и ночь склоняют как людей, даже во сне видящих в своих руках весь земной шар. Иностранная пресса завопит о красном милитаризме, нас, избави бог, начнут сравнивать с Гитлером и…

— А мне начхать с высокой горы на то, что они там о нас скажут! — взорвался Макухин, не дослушав брата. — Как вы все этого боитесь — что скажет княгиня Марья Алексеевна? Неужто не ясно: что бы мы ни делали, ничего хорошего они о нас не скажут! И чем лучше и правильнее мы будем поступать, тем отборнее и злее будет их брань! Им социализм — как красный лоскут перед быком!

Сейчас, в эти минуты, Киму особенно отчетливо вспомнился этот спор, хотя он и не знал, чем он закончился: спешил на занятия математического кружка. Тогда, до армии, он не придал этому разговору особого значения и даже не стал вмешиваться в него, тем более что отец даже в тех случаях, когда бывал не прав, отстаивал свои позиции до конца и никогда не признавал себя побежденным. Теперь же Ким бесповоротно принял сторону отца. Да, кем бы ты ни был — ученым или поваром, артистом или землекопом, — по сигналу тревоги ты обязан стать в строй и взять в руки винтовку.

Ким взглянул на часы. Стрелки показывали двадцать один тридцать. Осталось всего полтора часа — только-только доехать трамваем, а там до лагеря мчаться, как на стометровке.

Ким перешел с шага на бег и уже почти миновал последний перед остановкой трамвая переулок, как на темном пустыре раздался отчаянный крик девушки:

— Помогите! Помогите!