Звездочёт из Нустерна и таинственный перстень

В это время, вознамерившись положить начало уборке трактира, Локк Бочонок взялся за тряпку и принялся протирать столы, находящиеся в непосредственной близости от того, за которым сидели ученые мужи. Однако он отнюдь не собирался напомнить своим завсегдатаям о позднем часе. Надо признать, что Локк, как и многие трактирщики, был весьма любопытен и вместе с тем, что не так уж свойственно содержателям трактиров, любознателен. Самой большой отрадой, после доброго ужина и хорошего дохода, он почитал послушать какую-нибудь занимательную историю или же присутствовать при высокоученом разговоре, особенно если в нем звучит много красивых и непонятных слов. Локк гордился тем, что завсегдатаями его трактира были архивариус, профессор и звездочет. Он считал их своими друзьями, и не без основания.

Выслушав профессора, Себастьян Нулиус вздохнул.

– Ты прав, Артур, лучше бы мне было отправиться с тобой. А то просидел все лето над диссертацией. Я ведь не бывал дальше Традосса. Кстати! – воскликнул с жаром звездочет. – Ты ведь еще толком не рассказал о своем походе. Артур, сделай милость, расскажи сейчас, если, конечно, добрый Локк позволит нам немного посидеть.

– О, конечно, – отозвался польщенный трактирщик. – По мне, так хоть всю ночь сидите, господа. Закроем окна ставнями, да и дело с концом.

– Не рассказывал? В самом деле? – чуточку задрав нос, проговорил профессор. – Странно. Я, кажется, уже всем рассказывал: и бургомистру, и профессуре нашего досточтимого университета…

– И доброй половине города, – прервал его архивариус, – но только не своим друзьям.

– Ну да, ведь мои друзья так заняты.

– Напрасно ты обижаешься, Артур, – не без упрека сказал архивариус. – Ты же знаешь, что это так. Ведь только сегодня и я, и Себастьян выползли на свет после многодневных ученых занятий.

– Да я вовсе и не обижаюсь, – несколько смущенно проговорил профессор, – с чего это ты взял? Я охотно расскажу о своей экспедиции, и тогда, думаю, наш юный звездочет оставит намерение сделаться бродячим музыкантом.

– А может быть, и наоборот, – весело заметил архивариус.

Профессор Инсекториус разволновался: он принялся возбужденно потирать руки, поправлять свои маленькие очки. Казалось, что-то мешало ему.

– Локк! – обратился он к трактирщику. – Дружище! Брось свои тряпки и метлу и подсаживайся поближе. Итак, с чего же начать?

– С чего-нибудь поинтереснее, – подсказал архивариус и тихо добавил, – только не умори нас своими насекомыми, прошу тебя.

Нет смысла излагать рассказ профессора Инсекториуса, поскольку он не имеет никакого отношения к нашей истории. Однако невозможно умолчать о характере этой экспедиции, равно как и об увлечении сего ученого мужа. Дело в том, что Артур Бенедикт Теодор Инсекториус обожал энтомологию. Его страсть к насекомым была столь велика, что стоило в аудиторию во время лекции залететь мухе – он тут же прерывал речь, о чем бы она ни шла, и, подняв перст к небу, провозглашал: «Musca domestica!» За сим следовал увлекательный рассказ о строении, повадках и даже характере комнатной мухи. Впрочем, увлекательным такой рассказ чаще всего был лишь для самого энтомолога. Мух в университете было немало, и студенты, любившие своего лектора, но немного посмеивающиеся над ним, прозвали его за глаза Мушиным профессором. Курс естественной истории, который сам господин Инсекториус называл «Занимательные и поучительные истории об устройстве природы, нас окружающей», он превратил в лекции по энтомологии, чем вызывал недоумение коллег и нарекание ректора. Инсекториус в совершенстве знал систематику насекомых, был автором многочисленных, но почти никому не известных трудов. Гордостью Мушиного профессора была уникальная коллекция насекомых, которую он с величайшей ревностью пополнял каждое лето. Вот уже не первый год, в пору летних каникул, сей любитель энтомологии выезжал в экспедицию. Он облазил все Традосское герцогство и, наконец, этим летом вырвался за его пределы, предприняв поход в южный Реневиль, на Туманное нагорье. Потому и не удивительно, что рассказ о красотах соседнего королевства в устах Мушиного профессора быстро превратился в довольно занудную лекцию о технике отлова, умерщвления и насаживания на булавки чудесных бабочек, жуков и прочих насекомых.

Локк Бочонок был наверху блаженства. Себастьян же Нулиус, скоро потеряв нить рассказа, погрузился в свои думы, а хранитель городского архива постепенно мрачнел. Наконец его будто прорвало:

– Пощади! – закричал он, закрывая ладонями уши. – Пощади, несчастный профессор, наш слух и не омрачай наших сердец! Ты говоришь о живой природе, как о груде неоструганных досок, из которых собираешься сколотить табурет, дабы восседать на нем посреди пустыни…

– Ума не приложу, – вымолвил оторопевший профессор, – чем это я мог оскорбить твой слух и омрачить сердце?

– Дорогой Артур, ты с таким упоением рассказываешь о пойманных и умерщвленных тобою насекомых, что становится жутко.