Звездочка

– Господи, Таня, этого нам только не хватало! – воскликнула директор школы, обхватив голову руками, когда Татьяна Петровна рассказала о том, что случилось в классе.

Заперевшись в кабинете с учительницей, директор листала документы Лизы Непомилуевой, которыми была так поражена и растрогана полгода назад.

Медицинская карта, копия свидетельства о рождении, копия судебного решения о назначении бабушки официальным опекуном. Здесь было что-то не так, что-то непонятное и неприятное, и, еще не зная, чем все окончится, директор почувствовала острую тоску и сожаление, что приняла ребенка в школу. Под любым предлогом она всегда старалась не брать детей из неполных семей – ее школа была образцом благополучия, и только такая школа могла дать детям достойное образование. Что ждет теперь школу? Проверки из роно, райкома партии, горкома, вызовы, разбирательства…

– Ты отца найти не пробовала?

– Как? – спросила осунувшаяся Татьяна Петровна. – Брак не был зарегистрирован.

– А бабушки где работают? – В голосе у директрисы послышалась слабая надежда.

– Одна нигде, она инвалид, другая – гардеробщица в иностранке.

– Господи, куда я только смотрела? – быстро заговорила директор, расхаживая по кабинету и нанизывая одно предложение на другое. – Затмение какое-то нашло. Давай еще раз вызовем обеих бабушек. Поговорим все вместе в моем кабинете. Припугнем судом. Надо постараться их расколоть. Одна из них точно вменяемая.

Однако разговоры с Лизиными воспитательницами ни к чему не привели. Баба Шура прийти в школу отказалась, сославшись на больную ногу, и не согласилась ни на встречу у себя дома, ни на разговор по телефону, а баба Аля – бледная, трясущаяся – вела себя чрезвычайно странно и говорила совершенно несуразные вещи про внученьку, которая сама решила не носить звездочку, и идти против ее воли она не может.

– Да при чем здесь вообще звездочка? – вскипела директриса. – Как вы не понимаете, что если уже в первом классе девочка отказывается подчиняться школьным правилам, то в восьмом она забеременеет?

И не удержавшись, в сердцах добавила:

– С ее-то наследственностью.

Баба Аля охнула, и взгляд у нее сделался бессмысленным.

– Пишите заявление, бабуля! – приказала директор, почти наверняка уверенная, что писать что-либо старая женщина побоится.

– Я… уже написала, – еще более виновато и потерянно пролепетала баба Аля, доставая из потертой дерматиновой сумки с двумя ручками листок, над которым трудилась все утро ее сестра.

– Мягко стелет, да жестко спать, – процедила директор, когда старушка, не чуя под собой пола, бочком, пытаясь сохранить елейную улыбку на лице, выскользнула за дверь. – Ребенка надо немедленно спасать.

Но слова, которые могли бы хорошо прозвучать где-нибудь на совещании в райкоме, совершенно нелепо отдавались в разговоре с Татьяной Петровной.

– Я не знаю, обратиться в комиссию по делам несовершеннолетних, что ли, – раздраженно сказала директриса и закурила. – Я не понимаю тебя, Таня. Чего ты ждешь? Это твое упущение. Да к тому же ты еще назначила ее старостой.

– Ее выбрали дети.

– Ты это будешь в роно объяснять. Или забыла, как разогнали вторую школу на Ленинском?

– Я к тебе не напрашивалась, – выпрямилась Татьяна Петровна.

– Ой, Таня, только не обижайся, – поморщилась директриса. – Ты должна меня понять. Отдуваться за все мне придется, и моя голова полетит первая. Ты как пришла, так и уйдешь. Даже выговора не получишь. А для меня эта школа – все. Ты должна уговорить девочку. Тебя она послушает.

Татьяна Петровна пробежала глазами заявление.

– Извини меня, – сказала она тихо. – Но я не буду. Я против того, чтобы детей насильно загоняли.

Некоторое время директор недоуменно, раздосадованно, обиженно смотрела на учительницу, с которой когда-то они заканчивали потемкинский пединститут.

– Но ведь это же ее загоняют, – произнесла она отчетливо по словам, как будто диктовала диктант. – Что может понимать и решать ребенок в семь лет?

– В восемь. И очень много.

– Что же, если вы решили загребать жар чужими руками, Татьяна Петровна, – заговорила после недолгой паузы директор задумчиво и негромко, точно обращаясь к самой себе, а не к оступившейся учительнице, – придется поговорить с девочкой мне.

9

Лиза провела в кабинете у директора почти час. С ней говорили то терпеливо и мягко, то чуть ли не начинали кричать, ей читали лекцию, угрожали, ее жалели и сочувствовали, ей льстили и хвалили за необыкновенные способности, красивую внешность и нарядный бант. Ее расспрашивали про мать и отца и говорили, что никогда бы родители не позволили темным недобрым старухам диктовать свою волю и как огорчились бы они, если бы узнали, в какую беду попала их маленькая дочь. А девочка молчала. Спокойно и бесстрастно она смотрела на хорошо одетую, ухоженную темноволосую женщину, которую боялась вся школа и которая теперь из кожи вон лезла, пытаясь подобраться к детской душе, и женщина эта чувствовала, что ничего у нее не получается.