Звездолет с перебитым крылом

— Ага, мозоли, понятно, — презрительно протянул Дюшка.

— Да нет, правда.

В подтверждение Кот выставил в окно ноги. Мозоли имелись. С такими педали не ворочать, по лесу не скакать.

— Ну и сиди, — плюнул Дюшка. — Мы и без тебя сгоняем.

— Эй, пацаны, и мне пороха привезите, а? — попросил Котов. — Пару коробков хотя бы…

Дюшка, не оборачиваясь, показал ему фигу. Поехали в сторону подрывного.

В «Орленке» в основном недостатки, но есть один и плюс — он легкий, и ездить на нем гораздо проще. Так что я катил, не особо стараясь, медленно, любуясь утром, Дюшке же на его «Салюте» не разогнаться — тяжелый. Зато сидушка мягкая. Дюшка отставал, пыхтел и плевался, километра через три я забрал у Дюшки бродни, прикрутил их на раму поближе к рулю. Дюшка приободрился, и до кладбища катили вполне себе бодро, иногда, особенно если под горку, Дюшка меня даже обгонял.

С утра кладбище выглядит вовсе не мрачно, а наоборот, нарядно как-то. Нет, старый угол, где кривые, крашенные облезлой серебрянкой кресты, конечно, уныл, а новая часть ничего, разноцветная. Эмалевые красные звезды, пластмассовые цветы везде, венки, дорожки песочные, и вороны не сидят на ветках, все вороны на старом кладбище. Как ведьмы.

— Звездный городок, — не удержался Дюшка.

Мне такое название не нравится, если совсем уж по правде. Не очень оно хорошее, как-то я дома брякнул, так отец потом со мной два дня не разговаривал, это чтобы мне понятно стало. Мне стало.

— Знаешь Толстую? — спросил Дюшка. — Которая картошкой на станции торгует?

— Ага.

Толстая у нас в городе известная тетка. Особенно по части несознательности. Ходит к поездам торговать картошкой, солеными огурцами и цветами. Про нее и фельетоны в газете писали, и участковый прорабатывает, а ничего сделать не могут — как с Дюшкиным папашей. Потому что Толстая месильщица на хлебозаводе, а на эту работу никто не идет. Зарплата маленькая, а работа как в шахте, мужики не выдерживают. А Толстая двужильная, у нее руки как у штангиста — в ночную смену хлеб замешивает, а потом на станции капустой квашеной торгует и настурциями.

— Толстая все свои грибы вокруг кладбища собирает, — сказал Дюшка.

— Зачем?

— Говорит, тут они хрустященькие. А еще говорит, что ей грибы муж показывает.

Мы катили вокруг кладбища, слева кладбище, справа лес на полторы тысячи километров.

— Он же у нее умер, — напомнил я. — Угорел в позапрошлом году…

— Ага, угорел. — Дюшка обернулся. — Угорел и тут похоронен. А Толстой грибы показывает. Это как?

— Суеверия какие-то, — сказал я.

— Ага, суеверия, — усмехнулся Дюшка. — Ты «Локиса» видел?

— Нет.

— Ну вот. Там мужик в медведя в конце превращается.

— Как это? — не понял я.

— Вот так. Оборотень. Его крестьяне убивают, и он валяется на снегу, а из пасти у него течет черная кровь. А его друган понимает, что это не медведь…

Тут как назло на старом кладбище крикнула ворона, Дюшка дернулся, руль у него вильнул, переднее колесо наткнулось на камень, и Дюшка завалился. Упал несильно, но колено ободрать умудрился. Зашипел.

— При чем здесь медведь? — спросил я. — Ты же про Толстую говорил?

— Я это к тому, что она с мертвецами разговаривает, вот к чему.

Снова каркнула ворона, и тут же к ней присоединились остальные, разорались, и мне отчего-то подумалось, что они это в нашу сторону. Быть обкарканным не хотелось, запрыгнули на велики, покатили дальше. Постарались побыстрее. На всякий случай. Понятно, что суеверия, но мне после «Бежина луга» о кладбищах и думать не хотелось. А тут еще Дюшка…

Нажали на педали, прибавили скорость и замедлились, только когда погасли за спиной последние красные звезды. По спине до сих пор, как мышиный горох, перекатывались мурашки. Хотелось Дюшку по шее треснуть: сначала заманивает порох искать, потом пугает и сам пугается.

А Кот, кстати, умный, с нами не поехал, мозоли натер, молодец, он всегда в нужный момент умеет мозоли предъявить.

Минут через десять после кладбища выехали к карьеру. Тут копали песок для асфальтового завода, набралось воды, получился пруд. Решили немного отдохнуть, помыть ноги, хотя, конечно, зря: едва слезли с великов и скинули кеды, Дюшка опять принялся рассказывать свои истории.

— Тут в лесу церковь есть старая. — Он указал за спину. — Там раньше деревня стояла, Бушнево называлась. Она как раз на старом почтовом тракте располагалась, от Чухломы к Кологриву. Там речка есть маленькая, Ёгда…

Дюшка сунул ноги в донный песок, стал шевелить пальцами. Я тоже. Песок под водой оказался теплый и приятный, теплей самой воды почему-то.

— Так вот, в этом Бушневе пятьдесят два человека жили, там у них смолокурка была. А потом они все исчезли. Раз в неделю туда трактор приезжал с цистерной — смолу забирать. Вот трактор приезжает, а людей нет. Никого. Все пропали.

Мы взбаламутили песок, и теперь от нас в стороны расползалось некрасивое пятно, захватывая постепенно прозрачную воду.

— И куда они делись? — неосторожно спросил я.

— Не знаю, — ответил Дюшка. — Исчезли. Точно вышли все из дому… И всё. Ни вещей не взяли, ничего. А в одном доме радио играло…