Звездолет с перебитым крылом

И Осокин, и Бачурин выглядели совсем не так, как мне думалось. Они были похожи… я не сразу понял, на кого, а Дюшка вот сразу. У него мозг быстрее работает.

— Они же как самураи, — прошептал он. — Из позавчерашнего фильма. Бачурин — Кикутиё, а Осокин как Кюдзо!

Точно. Как самураи, теперь и я увидел. Самураи. Одежда нарезана полосами и издали напоминала обтрепанные самурайские халаты. Босиком. Это по лесу-то босиком! По сучьям и шишкам голыми пятками.

Но самое смешное заключалось вовсе не в одежде, а в прическах. И Бачурин, и Осокин были необратимо обриты. Но не полностью, а на старинный японский манер — когда посередине, от лба до затылка, выбрито, а по краям головы оставлены дурацкие пучки. Вид одновременно грозный и нелепый.

— Самураи, — сказал я.

— Точно, самураи, — подтвердил Дюшка. — Смотри, они как пришибленные.

Бачурин и Осокин выглядели глупо до невозможности. Если бы я не знал, что это самые главные в городе уркаганы, никогда бы на них не подумал. Они были похожи на клоунов. И двигались как-то странно, бродили между деревьями как лунатики, одурело улыбаясь.

— Кто это их так? — спросил Дюшка.

Просто так спросил. А я бы и не спрашивал. И так понятно.

— Смешно, — хихикнул Дюшка. — Представь, как они в таком виде в городе появятся.

Я представил. Как бритый под самурая Бачурин входит в пивбар на берегу реки и тамошние пьяники дружно выскакивают в окна. Или как они в таком вот виде идут по улице Советской, а прохожие шарахаются по сторонам, а стая собак, живущая во дворе десятого магазина, с пониманием следует по пятам.

— Обоих в дурдом отправят, — ухмыльнулся Дюшка. — В Никольское. Будут коробки клеить.

Я подобрал шишку, прицелился, кинул, попал Бачурину в лоб. Бачурин шишки не заметил, так и продолжал брести.

— Ничего не соображают, — показал пальцем Дюшка. — Совсем деревянные.

— И что делать будем? — спросил я.

— А ничего не будем, — ответил Дюшка. — Пусть дальше бродят. Сами виноваты.

Это точно, с этим я вполне согласен, такие, как Бачурин, виноваты. Теперь им долго придется дома сидеть, пока волосы отрастут. Или состричь все, что по краям осталось, а потом опять отращиваться.

Мы оставили Бачурина и Осокина бродить по лесу, пусть хоть до потопа тут бродят, правильно Дюшка говорит, без них лучше в мире станет, сами пошли дальше.

Перед берегом Анны Дюшка остановился и стал разворачивать букет, освобождать розы от газетной бумаги. Еще несколько лепестков отвалилось, Дюшка снова их собрал в карман. Но пахнуть розы слабее не стали.

Как-то я ему позавидовал. Букету. У меня ведь тоже двадцать четыре рубля есть, но я на мопед коплю. Зря я ему помог, если бы я не помог, шиш бы ему, а не розы, а я на мопед собираю…

Я нащупал в кармане своего бумажного журавлика.

На поляне ничего не изменилось, она точно застыла во времени: палатка, пень, костер углями потрескивает. Марк возле костра с половником, Анна на пне, смотрит на реку, в куртке.

— Привет! — сказал громко Дюшка.

Анна помахала рукой, Марк помахал поварешкой.

Мы подошли.

Дюшка покраснел, потом все-таки решился, достал из-за спины розы, протянул Анне.

— Это тебе, — сказал Дюшка. — Цветы. Ты хотела розы посмотреть, вот я нашел.

— Розы?

— Розы.

Анна взяла розы. Думал, это как-то иначе произойдет, романтичнее и торжественнее, все-таки мы из-за этих роз вчера все наизнанку выкрутились, а оказалось по-другому. Обыденно.

— Там в лесу уголовники бродят. — Я указал пальцем. — Странные какие-то… Чумные. Они к вам не приходили?

Марк рассмеялся.

— Мы никого не видели. — Анна пыталась быть серьезной.

Но я видел, что ей тоже смешно. Нет, Бачурин и Осокин выглядели, конечно, зверски, но…

Я смял в кармане бумагу.

— Да, мы никого не видели, — повторила Анна и понюхала розы. — У нас все спокойно.

— Они же уголовники…

Марк рассмеялся громче.

— У — головники, — сказал он и тут же повторил: — Головники — У. Нечестивые псы.

Ага, действительно «Семь самураев».

— А что у них… с головой? — спросил Дюшка.

— У кого? — вроде как не понял Марк.

— Да ни у кого, — вмешался я. — Это Дюшка просто болтает, на него чага упала, когда мы мимо шли.

— На меня не падала чага… — попытался возразить Дюшка.

— Это на меня чага упала, — тут же сказал Марк. — А Анька ее слайсами нарубила и в чай. А я кашу сделал с салом. Давайте есть. Каша с салом — это еда!

Каша с салом называется кулеш, вспомнил я. У нас никто не готовит, но однажды я пробовал его в гостях.

У Марка было вкуснее. У него вообще, кажется, имелся кулинарный талант. Настоящий кулинарный талант. Когда вкусноту можно сделать из любых простых вещей. Сало, лук, пшено, помидоры. Я съел две тарелки. И съел бы третью, но Дюшка и Марк уже подобрали весь котелок и даже стенки хлебом вычистили. Обожрались и отвалились, только от комаров отмахивались.

А Анна не ела. Она сидела на пне, держала в руках розы. Сидела себе и розы в руках держала.

— А я там гробницу раскопал, — сообщил Марк лениво. — На высоком. Рядом тут.

— Что за гробницу? — не понял я.

— Ага, гробницу. — Марк облизал ложку. — Там сосну повалило, а из-под корня черепки. Я копать стал и ножик выкопал. Древний нож. Им убивали оленей.