Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

«Я выволок прямо из кухни пилу, но обронил ее на пороге.

Она со звоном стукнулась об пол.

— Осторожнее, внучек! — услышал я голос бабушки с веранды. — Не поранься.

Я боялся, а вдруг бабушка заметит, что я собираюсь делать, и запретит мне трогать плуг. Но она, погруженная в свои думы, не обращала на меня внимания».

Это о матери солдата, ушедшего на войну.

А у жены того солдата, матери его детей, напряжен каждый нерв. В ней погасла любящая жена, заботливая, нежная мать, приветливая хозяйка дома. Как натянутая струна, что от одного прикосновения пальцев со звоном лопается и опадает, так и ее нервы вдруг сдают, терпение, что и без того было на пределе, иссякает, и вырвавшийся из горла «беспричинный» крик ударяет в потолок, в пол, в стены, бьется об одушевленные и неодушевленные предметы. Неутоленная потребность приласкать детей отливается в форму проклятий.

Даже ребенок, шестилетний малыш, становится совсем другим. Теперь он порой смиряет свое детское упрямство, в нем до времени просыпается не свойственная возрасту чуткость, заставляющая его считаться с обстоятельствами.

«— Заза! — позвал я брата.

Он вылез из подпола с ржавым обломком косы в руках.

— Не балуйся, понял? — сказал я.

— Понял, — ответил он и посмотрел на упряжку.

Я подумал, что сейчас он попросится на арбу, но он кивнул и серьезно повторил:

— Понял, Гогита!»

Самое, пожалуй, страшное, что несет с собой война, — это искалеченное детское естество. Вот в чем самое тяжкое ее преступление.

Главный герой произведения, подросток лет двенадцати-тринадцати, за один-единственный день становится взрослым, начинает по-новому относиться к играм, к матери, к другим детям, к орудиям труда. Стремление во всем походить на взрослых становится для него той пищей, которая помогает ему мужать. Это стремление бывает свойственно ребятам и в мирные времена… Но какой уродливой, какой отвратительной представляется та неведомая сила, что в один день делает из ребенка мужчину, ломая и калеча его детскую природу.

«Я рванул рукоять. Грядиль накренилась, и плуг выскочил из земли. Мне показалось, что от натуги у меня затрещал позвонок, и когда мы встали на новую борозду, меня душила злоба на собственное бессилие».