Звезды для нас

Как его звали, я не знаю. Может быть, этого никто не знал. Но это, наверное, и не важно - знать имя человека, собирающего пустые бутылки. Вася, Петя или Джордж Гордон Ноэль - какая разница.

Ему говорили: "Эй!", когда он делал что-нибудь не так или начинал кому-нибудь мешать. Ему говорили: "Мужик!" в приемном пункте стеклотары. А милиционеры называли его: "Гражданин, пройдемте!" Однажды я собственными глазами видел мальчика, который сказал ему: "Дяденька" и попросил достать мяч, улетевший на середину глубокой лужи. Но мальчик убежал к маме, как только ему достали мяч, и ничего больше не сказал.

Маленький рыжий человек собирал пустые бутылки. Его встречали на улицах, в скверах, в подъездах или в приемном пункте. Где он жил, тоже никто не знал.

Его пиджак блестел на спине пятнами; если были пуговицы, то пришитые криво, низ пиджака переломился в нескольких местах, и ткань загнулась внутрь. Брюки - что-то на месте штанов - короткие, широкие, и... Рубашки почти не было. А черные, то есть теперь рыжие ботинки были на три размера больше, носки их загнулись вверх, и подметки подволакивались сзади, перевязанные веревочками, когда-то белыми.

Иногда маленький рыжий человек улыбался, если выпрыгивал из бутылки в траве солнечный зайчик и отскакивал на несколько шагов, размахивая ушами...

Был вечер с осенним дождем. Маленький рыжий человек вошел во двор-колодец и свернул к помойке искать бутылки. Здесь он был в первый раз.

- Лутьюфо! - услышал он.

Он обернулся - никого?

- Лутьюфо! - он поднял голову и увидел в открытом окне четвертого этажа пожилую женщину с такими черными волосами, что казались синими.

- Поднимись ко мне, Лутьюфо, - сказала женщина, и звук ее голоса был все таким же гулким - от слепых стен, от черных прочих окон, - Я тебя жду.

Тот, кого назвали Лутьюфо, вошел в подъезд. В тяжелые двери подъезда были вставлены очень маленькие цветные стеклышки, составлявшие рисунок. Многих стеклышек не было, а на остальных проступали трещинки-морщинки. Тот, кого назвали Лутьюфо, поднялся по ступеням, ставшим полукруглыми от шагов тех, кто очень быстро бежит вниз, когда не скатывается по перилам.

- Входи, Лутьюфо, - сказала та пожилая женщина.

Лутьюфо шел по узкому коридору, по обеим сторонам которого стояли пыльные и высокие двери, за которыми слышались разговоры, или музыка, или хихиканье, или ласковый шепот, или вздохи. Он шел и знал, что с ботинок отстает липкая уличная грязь, и боялся оглянуться, чтобы не увидеть эти следы. Еще он боялся оглянуться, чтобы не увидеть женщину. И с каждым шагом он ждал окрика: "направо" или "налево".

Но вот они вошли в комнату у поворота на кухню. Лутьюфо остановился у двери: огромное зеркало - прямоугольник, чуть больше оконного проема, у которого оно стояло, - смотрело в окно. И он увидел, какое оно прозрачное и настороженно-глубокое, по тому, какое оно внутри - черное с обратной стороны. Стол, круглый, посреди комнаты. Три желтых стула вокруг него - один отодвинутый, а два плотно прижатые к краю стола. Шкаф в углу и книги стопками на шкафу, на полках, на полу. Узкая кровать и лампочка над ней в стене, окрашенной в бледно-зеленый цвет. Больше ничего не было в этой узкой комнате с одним окном.

- Будем пить чай, - сказала женщина, - только пойду закрою окно в кухне. А ты садись, - женщина указала на один из стульев.

Лутьюфо, не снимая из-за плеч мешка, попробовал отодвинуть стул, чтобы сесть, - не получилось. Женщина внимательно смотрела.

- Нет?.. - сказала она, - Попробуй еще. Постарайся вспомнить... ну...

Но стул невозможно было оторвать от пола. Тогда женщина повела рукой - и стало возможно...

- Ну как живешь, Лутьюфо? - спросила она, наливая чай из приземистого и широкого стеклянного чайника.

Лутьюфо не ответил. Он смотрел на нее спокойно, без удивления. И тогда она заглянула ему в глаза, рассмотрела и дальнее, а рассмотрев, вздохнула.

- Значит, самое страшное... Бедняга. Впрочем, что ж я ведь, а? - и она положила ему вишневое варенье на блюдечко. - Оно с косточками, кушай.

Женщина выглядела красивой. Ее лицо казалось молодым, но вблизи кожа была как ткань давно опавших листьев. Тело по усталой привычке стройно изгибалось под вязаным черным платьем с редкими седыми нитками, как и в волосах, черных, словно синих. И она куталась в черный плед, зябко и привычно.

- Давным-давно... - сказала женщина, - Это было так давно, что старые люди рассказывали об этом, как о давно минувшем... - она посмотрела на Лутьюфо и вновь отвела взгляд, - Значит, и это тоже... и это, - и на мгновение из ее лица выглянуло ее лицо, но совсем дряхлое, совсем старухи.

Они пили чай, и женщина еще раз положила Лутьюфо варенье. А к окну прилипал серый вечер. Лутьюфо начал беспокоиться, ерзать на стуле. И встал.

- Пора? - встала и женщина.

Они вышли на площадку, пройдя мимо закрытых и пыльных дверей, за которыми слышались вздохи, или ласковый шепот, или хихиканье, или музыка, или разговоры.