Помимо реабилитации предтеч структурализма и полемики на злобу дня, эта статья примечательна тем, что в ней были впервые сформулированы основные идеи порождающей поэтики. Многоступенчатый вывод главы «Аукцион» из «Двенадцати стульев» сопровождался наброском порождения — по тем же правилам — альтернативной версии, которая понравилась Шкловскому. «Похоже вышло», — сказал он Щеглову.
Наше знакомство со Шкловским и предъявление ему машинописного варианта статьи произошло немного раньше — благодаря посредничеству В. В. Иванова. Правда, когда в назначенное время мы стали звонить, а затем и стучать в дверь квартиры Шкловского, нам никто не открыл, и мы, проболтавшись некоторое время на лестнице и не зная, что делать, отправились звонить из автомата Иванову, проверяя правильность условленного часа («Он, наверно, заснул», — сказал В. В.), потом вернулись к двери, но опять безрезультатно и, наконец, ушли, опустив в почтовую щель записку:
В тот же вечер Шкловский звонил с извинениями (он задержался у знакомых — соседей по писательскому дому) и приглашением прийти в другой день. Он принял нас очень радушно, много говорил о литературе (в частности, о роли «множественных попыток» в выработке новых стилей), подарил мне опоязовское издание своего «Розанова» (1921) (с надписью «… от виноватого Шкловского. Будем дружить») и в дальнейшем очень привечал Юру, который заинтересовал его своим семантическим, а не чисто синтаксическим, как у него самого, подходом к Шерлоку Холмсу.
Оппозиция «свое»/«чужое»
Незаслуженно забытый эпизод шумной истории советской семиотики — организованный осенью 1968 года редакцией «Иностранной литературы» Круглый стол о структурализме, с участием В. Б. Шкловского, Б. Л. Сучкова, П. В. Палиевского, Е. М. Мелетинского, В. В. Иванова и многих других, включая нас со Щегловым. Дискусия была острая, несмотря на заметное сгущение идеологических сумерек брежневской эпохи после вторжения в Чехословакию.
Структуралисты выступали более или менее единым фронтом. Помню, что Мелетинский специально просил меня вести себя помягче — совет, которому я, находясь в тот момент под угрозой увольнения с работы как подписант и соответственно полагая, что мне сам черт не брат, не последовал. В частности, к официальному руководителю советского литературоведения — директору ИМЛИ Б. Л. Сучкову, много представительствовавшему заграницей и с ног до головы облаченному в импортную замшу, я обратил запальчивую речь о том, что гонимый ныне структурализм в недалеком будущем придется ввозить за валюту.
Неизгладимое впечатление произвел на меня вечный диссидент Г. С. Померанц, говоривший о феномене культурного кода. Это новое тогда понятие он проиллюстрировал сравнением экономических успехов ФРГ и неуспехов Иордании — двух стран, вынужденных после военной разрухи начинать с нуля. Всего лишь через год после победоносной шестидневной войны Израиля против арабов, в обстановке официальной антисемитской пропаганды и к тому же из уст опального еврея это звучало дерзостью невероятной.
Но дискуссия продолжалась как ни в чем не бывало. Разумеется, Померанцу был дан отпор. Эту операцию взял на себя сам Сучков. Хотя, судя по всему, о культурном коде он услыхал впервые, это не помешало ему указать Померанцу на неправильное — немарскистское — понимание им этой категории.
У Сучкова была репутация относительно либерального советского босса, успевшего посидеть и очень ценившего выездные аспекты своего положения. Поэтому до недалекого будущего он не дожил — скоропостижно скончался после одной из загранкомандировок, видимо, надорвавшись на непосильной задаче разъяснения американцам загадочной природы соцреализма. Не дождался импорта структурализма и я, в конце концов выехавший за валютой непосредственно на Запад. Что касается материалов Круглого стола, то они, в отличие от романов артуровского цикла, так никогда и не были опубликованы.
Лингвистические задачи и тайны творчества