Читаем Звезды и немного нервно: Мемуарные виньетки полностью

В начале 70-х в поле нашего со Щегловым ревнивого внимания находился В-й. Юра хотел напечатать в «Воплях» у Ломинадзе свой порождающий разбор стихотворения Гюго «Sur une barricade» («На баррикаде»). Ломинадзе показал его специалисту – В-у. Тот официального отзыва не дал, но выразился в том смысле, что это обычная работа на уровне второго курса. Тогда Ломинадзе предложил ему как человеку либеральному написать свой анти-разбор, с тем чтобы дать оба рядом, в порядке дискуссии. (В «Воплях» дискуссиям отводилась роль клапана для сомнительных материалов. Первый раз нас опубликовали там в дискуссии о структурализме. Дальнейшие же попытки печататься отвергались: «Вы уже участвовали в дискуссии, а два раза нельзя».) В-й, однако, отказался, говоря, что особого интереса к этому стихотворению у него нет, а что касается благородных побуждений, то «ведь они бы для меня такого делать не стали».

Переговоры эти велись заочно, мы с В-м не встречались, но я хорошо помнил его по Университету. Когда я учился на первом курсе, он был видным аспирантом, и я привык смотреть на него снизу вверх, но главным образом не поэтому, а потому, что это был стройный мужчина, яхтсмен и волейболист, с суховато-изящными манерами и желтоватым, но красивым лицом.

Как-то мы с Леночкой шли по улице Горького, когда я увидел идущего навстречу В-о. Я бы уже не успел сказать ей, кто это, поэтому одновременно с поклоном в его сторону я толкнул ее локтем, дескать, посмотри, потом объясню.

– Это был В-й, видела?

– Qui, – спросила она неуверенно, – сe type а l’air… normal? (Кто? Этот… такой… нормальный?)

А два десятка лет спустя, в один из моих первых послеперестроечных приездов в Москву, мне сказали, что В-й только что умер. О нем говорили с некоторым культовым придыханием, как если бы это был один из интеллектуальных лидеров и героев сопротивления ушедшему режиму. (Через пару лет я узнал о смерти другого вождя этого поколения – Лакшина, которого в свое время мне тоже пришлось узнать с оборотной стороны; однако воскрешать своими воспоминаниями еще и его воздержусь.)

Культов я, действительно, не люблю, в том числе срочных посмертных. Но нет ли в моем тоне чрезмерной пристрастности, известного геростратства? Как оправдаться, хотя бы перед собой, не знаю. Разве что неприятием того идиотского лаймлайта, который с недавних пор иной раз озаряет и мое чело, так что на некоторых фуршетах, когда вдруг кончаются водка и бутерброды, и я начинаю протестовать, меня не понимают: ведь я свободно могу пройти в ту комнату, где одна сплошная элита и водки залейся. Я иду туда, и меня пускают, а других – нет, да они и не просятся.

Поскольку любят у нас преимущественно мертвых, видимо, дело швах.

Подъезжая под Ижоры

Несколько лет назад телеведущий закончил интервью со мной словами:

– У нас в студии был профессор Университета Южной Калифорнии, доктор филологических наук Александр Жолковский.

– Я не доктор, я кандидат, – с бескомпромиссностью старого борца за правду рапортовал я.

– Я имел в виду по гамбургскому счету…

– А по гамбургскому я академик, – продолжал я еще бескомпромисснее. – Все мои знакомые давно академики.

Кажется, в эфир эта концовка не пошла. Оно и лучше, поскольку академия дело темное, далеко не гамбургское, тем более в нашей области. Но факт, что среди людей, с которыми я на вась-вась, процент членкоров и академиков довольно велик. Об одном из них и пойдет речь.

Собственно, ничего академического в истории, которую я хочу рассказать, не было, а о его научном ранге я узнал уже потом. В сущности, не было и никакой истории, просто было произнесено несколько фраз, не особо глубокомысленных, но я их помню уже три с лишним десятка лет и вот теперь возьму и запишу. Запишу без нажима – ведь в этом секрет виньеток [27] .

Игорь (назову его так) был мужем одной нашей довольно бестолковой сотрудницы (назову ее Верой), но не филологом, а то ли физиком, то ли химиком, и к тому же красавцем-спортменом (известным альпинистом, как я только что узнал из Интернета) и соответственно пользовался у нас априорным авторитетом. Под его успехи они получили коттедж в новом подмосковном научном центре, и мы с Ирой, иногда вместе, но чаще уже врозь, ездили к ним погостить на выходные. Занималась нами Вера; Игорь, который был мне вчуже симпатичен, показывался редко.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное